Бейтсон Грегори - Разум и природа

У меня возникла мысль, что устаревшие, но все еще общепринятые представления эпистемологии – особенно эпистемологии человека – отражают представления устаревшей физики и любопытным образом контрастируют с тем, как мало мы, по-видимому, знаем о живых существах. Дело выглядело так, как будто представители нашего человеческого вида считаются совершенно уникальными и совершенно материалистичными, в отличие от всего остального живого мира, который имеет обобщенный (а не уникальный) характер и духовен (а не материалистичен).

Может показаться, что в эволюции культуры существует что-то вроде закона Грешэма, согласно которому упрощенные идеи должны всегда вытеснять утонченные, а грубое и отвратительное должно вытеснять прекрасное [В экономике законом Грешема называется тенденция менее ценного вида денег вытеснять из обращения более ценный, потому что более ценные деньги припрятываются. – Прим. перев.]. Но прекрасное, несмотря ни на что, существует!

У меня возникло впечатление, что по сравнению с картиной человеческого духа, как ее изображает в наше время ортодоксальный материализм и в значительной степени ортодоксальная религия, любая организованная материя (а я не знаю, что такое неорганизованная материя, если таковая существует) устроена более мудро и сложно, даже если это такая простая система связей, как паровой двигатель с регулятором.

В какой-то форме эти идеи начали возникать у меня еще в детстве. Но я начну с двух случаев, когда мне пришлось их высказать. В 50-х годах передо мной стояли две педагогические задачи. Я вел занятия с ординаторами психиатрической больницы Администрации Ветеранов в Пало Альто и с молодыми битниками в калифорнийской школе изящных искусств в Сан-Франциско. Я расскажу вам, как начались эти два курса, как я искал подходы к этим двум столь различным аудиториям. Если вы сопоставите эти две лекции, то поймете, чтO я имею в виду.

Психиатров я озадачил небольшим списком экзаменационных вопросов, на которые они должны были уметь ответить к концу моего курса. В вопросе 1 предлагалось дать краткие определения (а) «таинства» и (б) «энтропии».

Как правило, молодые психиатры 50-х годов не могли ответить ни на один из этих вопросов. Сейчас нашлось бы немного больше готовых поговорить об энтропии (см. Словарь). И, надо полагать, найдутся еще христиане, способные объяснить, что такое таинство?

Я излагал своим студентам основные понятия, сложившиеся вокруг религии и науки за последние 2500 лет. Я полагал, что если они собираются врачевать человеческие души (в медицинском смысле слова), то у них должно быть хотя бы общее представление о позиции каждой стороны в древних спорах. Им должны быть известны основные идеи религии и науки.

Со студентами-художниками я был более прямолинеен. Это была небольшая группа из десяти-пятнадцати человек, и я знал, что буду встречен с недоверием, граничащим с враждебностью. Стоило мне войти в класс, как я понял, что меня здесь считают воплощением дьявола, готовым защищать необходимость атомной войны и пестицидов. В то время (а, может быть, и сейчас?) принято было думать, что наука «не имеет отношения к ценностям» и не руководствуется «эмоциями».

Я был готов к этому. У меня было два бумажных пакета; я открыл один из них, вынул из него свежесваренного краба и положил его на стол. Затем я обратился к классу примерно с такими словами: «Я хочу, чтобы вы привели мне убедительные доказательства того, что это – останки живого существа. Если хотите, можете представить себе, что вы марсиане, и что на Марсе вы встречались с живыми существами, и сами вы, конечно, тоже живые. Разумеется, вы никогда не видели краба или омара. Каким-то образом, может быть, вместе с метеором, вам в руки попало несколько таких объектов, а от некоторых – только фрагменты. Вы должны исследовать их и прийти к выводу, что это – останки живых существ. Как бы вы могли додуматься до этого?»

Конечно, вопрос, заданный психиатрам, был в точности тем же самым вопросом , что я задал художникам: Существует ли биологический вид энтропии?

Оба вопроса относились к основному понятию, отделяющему мир живых существ (где проводятся различия и где причиной может быть разница) от мира неживых биллиардных шаров и галактик (где «причины» явлений – силы и столкновения). Это те миры, которые Юнг (вслед за гностиками) называет креатурой (живым) и плеромой (неживым) [ C. G. Jung, Septem Sermones ad Mortuos (Семь проповедей мертвым) (London: Stuart & Watkins, 1967)]. Я спрашивал: В чем разница между физическим миром плеромы , где для объяснений достаточно сил и столкновений, и миром креатуры , где ни в чем нельзя разобраться, не прибегая к понятиям разницы и различия .

Я всю жизнь складывал описания палок, камней, биллиардных шаров и галактик в один пакет – для плеромы – и больше ими не занимался. В другой пакет я складывал то, что имеет отношение к жизни: крабов, людей, проблемы красоты и проблемы различия. Содержимое второго пакета и составляет предмет этой книги.

Недавно я сетовал на недостатки западного образования. В письме, которое я адресовал членам совета калифорнийского университета, проскользнула такая фраза:

«СтOит вам нарушить паттерн, связующий элементы обучения, и вы неизбежно уничтожите все его качество».

Это выражение связующий паттерн может служить синонимом или другим возможным названием этой книги.

Связующий паттерн. Почему в наших школах почти ничего не рассказывают о связующем паттерне? Не потому ли, что учителя избегают прикасаться к чему бы то ни было, имеющему жизненно важное значение, ибо знают, что несут с собой дыхание смерти, лишающее жизни все, к чему они прикасаются? Или они потому и несут с собой дыхание смерти, что не осмеливаются учить ничему, имеющему жизненно важное значение? В чем тут дело?

Какой паттерн связывает краба с омаром, орхидею с первоцветом, и всех их со мной, меня с вами, и всех нас вместе – с амебой, с одной стороны, и с хроническим шизофреником, с другой?

Я хочу рассказать вам, почему я всю свою жизнь занимаюсь биологией, и чтO я стараюсь понять. Что я могу сказать по поводу всего биологического мира, в котором мы живем? Как он устроен?

Я буду говорить о вещах, которые понять не просто, которые кажутся совсем пустыми , но они очень глубоки и чрезвычайно важны для нас с вами. Думаю, при нынешнем положении дел они имеют значение для выживания всей биосферы, которой, как вы знаете, грозит опасность.

Какой паттерн связывает все живые существа?

Но вернемся к моему крабу и классу битников. Мне очень повезло, что я вел занятия с людьми, не являющимися учеными, и даже настроенными против науки. У них не было никакой научной подготовки, а склонности их были эстетическими. Под этим словом я пока понимаю лишь то, что они не были похожи на Питера Белла, персонажа, о котором Вордсворт писал: