Анастасия Соловово - Товарищи

- Что брат,- сказал Андрей,- небось неприятно, зато слушаться будешь.

Раннее утро. Собачий городок спит. В длинном ряде деревянных домиков, разделенных на два помещения: внутреннее, закрытое, и внешнее, отгороженное решетками, спят собаки. Некоторые повизгивают во сне, другие спокойно дремлют, развалясь на боку. Вот немецкие овчарки, большие, лохматые, серые, похожие на волков. Вот доберман-пинчеры, стройные, живые, тонконогие, с черной или темно - коричневой лоснящейся шерстью. А там лохматые жесткошерстные эрдель-терьеры, крепкие храбрецы, выносливые, не боящиеся ни жары, ни холода.

Собаки спят.

Первой проснулась огромная немецкая овчарка Боб. Проснулся и тотчас залился злобным хриплым лаем. Боб отличался необыкновенно дурным характером и страшной злобой. В ответ Бобу звонким дразнящим лаем залился его сосед по клетке-Марс. Боб и Марс давно -уже острой злобой ненавидели друг друга и теперь, едва пробудясь от сна, они тотчас же стали переругиваться.

Со всех концов «собачьего городка» понесся сердитый, радостный, звонкий, визгливый, хриплый, ожесточенный, взволнованный лай. Собаки просыпались, здоровались, ругались, требовали завтрака. На собачьей кухне уже давно вился дымок. Там в огромных котлах готовился собачий завтрак и обед. Появились служители с ведрами. Другие несли швабры и ведра воды. Открывались клетки, мылись, чистились полы, посыпались свежими опилками. «Собачий городок» начал жить своей оживленной трудовой жизнью.

В это утро злоба Боба к Марсу достигла крайнего напряжения. Марс чувствовал себя уже давно оскорбленным. Боб и в клетке и на групповых занятиях не скрывал своего полного пренебрежения к Марсу.

- Ну, ты, щенок,- казалось, говорила вся его грубая собачья физиономия,- тоже суешься,- и он показывал из-под отвисших губ свои желтые, уже сильно источенные, клыки. Боб отличался необыкновенной силой, но был крайне неуклюж. Марс же напротив был нервен, подвижен, ловок в движениях, но значительно слабее Боба.

- Рррррррр-гам, гам! - хрипло лаял Боб.

- Ррррррр-гым, гым, гым! - отвечал обиженный Марс.

Служитель открывал клетку Марса и зазевался, переговариваясь с товарищем. Марс воспользовался минутой, Скользнул к выходу и внезапно очутился на дорожке перед самой клеткой Боба.

Дыбом встала шерсть у Боба, когда он увидал своего врага на свободе в двух шагах от своей клетки. Голос его пресекся от злобы, он издал какой-то сдавленный хрип и тяжелой серой грудой ринулся на решетку. Плохо прикрытая дверца поддалась под тяжелым натиском Боба.

Секунда… и оба врага превратились в один огромный серый ком, из которого клочьями летела вверх серая шерсть. Клубок катался по желтому песку дорожки, клубок рычал, клубок хрипел. Восемь крепких лап тесно сплелись. Морда Марса глубоко вошла в шею и ухо Боба. Боб впился в горло Марса и теребил его во все стороны.

Поднялась суматоха. Служители бежали со всех сторон с ведрами воды и плетками, но ни потоки выхлестываемой воды, ни отчаянные свистящие удары плеток не могли разнять противников. С каждой секундой Боб все сильнее и сильнее придавливал Марса к мокрому разрыхленному песку дорожки. Марс задыхался. Он напрягал все силы, чтобы освободиться от огромной навалившейся на него тяжести. Все напрасно. В голове его стало кружиться, красные круги поползли перед глазами… Марс погибал.

И вдруг сквозь туман Марс почувствовал облегчение. Служащим удалось оттащить разъяренного Боба и бросить его обратно в клетку. На изрытом песке неподвижно лежало тело Марса.

- Загрыз,- сказал один из служащих. Другой нагнулся.

- Нет, жив еще, дышит, ишь ты кровищи-то сколько, в больницу его надо скорей.

Марс смутно чувствует, как его поднимают, кладут на носилки. Он слышит мерные шаги четырех ног. Его кладут куда-то, куда-то вносят, потом морда его и лапы зажимаются в тиски, острая пронзительная боль… Марс отчаянно рвется, скулит, слезы текут из его глаз.

Марса, всего обмотанного бинтами, служащие отнесли в больницу, положили в клетку на сухую мягкую подстилку. Марс закрыл глаза.

Благодаря усиленному уходу Марс стал поправляться. Укусы его постепенно заживали. Он стал снова есть и проявлять прежнюю веселость.

С раннего утра по улицам и переулкам большого города шли люди: кто в обыкновенных платьях, кто в милицейской служебной форме. Все они вели на поводках собак самых различных пород и окрасок. Были тут и нарядные, тонкие, борзые стайки желтых гончих, и огромные дымчато-серые и пятнистые доги с холодными голубыми глазами, с плавной плывущей походкой, и широкие коренастые бульдоги, с сопением тянувшие свои поводки. Нарядно одетые дамы вели на поводках комнатных собачонок. Здесь мохнатый черный пудель, стриженный и расчесанный с ярко-зеленым бантом на макушке, там кривоногие, длинноухие таксы. Было много полицейских собак. Немецкие овчарки шли ровным, размашистым шагом, изредка подымая умные морды к хозяевам. Стройные доберман-пинчеры нервничали и тянули поводки.

Хозяева с собаками заворачивали в широкий двор, разукрашенный деревцами в кадках и разноцветными флажками, предъявляли удостоверения, после чего вводили собак в желтые деревянные павильоны, где помещалась собачья выставка.

В это утро Марс проснулся рано. За два дня до выставки Андрей увел Марса из питомника и привел его в город. Первое время Марс с трудом мог освоиться в новой обстановке. Грохот на улицах, гудки автомобилей, звонки трамвая, шныряющая всюду пестрая толпа развлекали Марса. Однако, приученный к строгой дисциплине, он не глазел по сторонам, а неотступно шел возле левой ноги Андрея, от времени до времени подымая к нему свою умную длинную морду.

На выставке было жарко, душно, скучно и неприятно. Со всех сторон лаяли, визжали, рычали чужие собаки. Здесь и там Марс узнавал своих товарищей и переговаривался с ними на своем собачьем языке. Особенно раздражала Марса любопытная и праздная толпа. Люди останавливались возле него и тупо смотрели, потом шли дальше. Какая-то толстая дама,, подойдя к Марсу, протянула руку, сказав: «Собачка, собачка», попробовала погладить Марса по голове. Марс поднял морду и так по-своему обругал, облаял даму, что та в ужасе отскочила и смешалась с толпой. К полудню Марс заскучал, ему казалось, что конца не будет этой пытке.