Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

И люди побрели домой, чтобы поскорее сварить мясо и снова просить аллаха о ниспослании дождя.

Леонид Петрович и Кургоко сели в тени ивы, раскинувшей свой зеленый шатер над рекой. Река, шумно клокоча, катила ту самую воду, из-за недостатка которой гибли посевы, сохла трава, тощал скот.

Кургоко подавленно молчал. Его угнетала тупая косность односельчан, их недоверие к новому и особенно свое собственное бессилие. Благодатная живая вода куда-то мчится, а посевы гибнут. Он видел, что костлявая рука голода уже подбирается к крестьянским дворам.

— Воле аллаха мы противопоставили нашу волю. Возьмем в руки лопаты и будем рыть канал, — сказал Благонравов. — Ничто не убеждает людей лучше примера.

На следующий день в сухую, потрескавшуюся от зноя землю Кожежа врезались две лопаты.

— Уо ууей, ууей! Позор, позор всему Кожежу! — заволновались старики. — Человек из Москвы, гость, делает нашу работу! До чего мы дожили? Мы достойны презрения!

Слово аксакалов возымело действие. Оно подняло всех. И стар и млад принялись за дело. Теперь Леонид Петрович мог отложить лопату и снова взяться за карандаш и блокнот. Он записывал народные поверья, донимал Наурзокова расспросами о деталях и тонкостях ритуала моления о дожде.

Учитель отвечал нехотя, даже сердился. Ему казалось, что Благонравов интересуется ненужными пустяками.

— Зачем вам все это? — взмолился наконец Кургоко.

— Нам, — чуть улыбнувшись, ответил Леонид Петрович, — этнографам, надо иметь по два лица и по четыре глаза, чтобы смотреть и вперед, в будущее, и назад, в прошлое.

— Как-как? — не понял Кургоко.

— Я знаю, — сказал Леонид Петрович, — что ленинский призыв к коммунистам Кавказа о проведении орошения в широких масштабах будет осуществлен. Мелиорация пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое. Да-да, похоронит. Поэтому я тороплюсь записать моление о дожде, пока не исчез из памяти людей этот дикий обряд. Пройдут годы, люди прочтут наши записи и посмеются над Ханцегуашей.

Эта мысль поразила Кургоко. Леонид Петрович высказал вслух то, что смутно уже осознавал молодой учитель, делая свои первые фольклорные записи.

— До сих пор я собирал просто так, не ставя перед собой определенной цели и конкретных задач, — признался он.

— Ну, а теперь внесем целеустремленность и систему в нашу работу, — ответил Леонид Петрович.

— А стоило мне тогда, кан мой, поверить первым поверхностным впечатлениям, проявить слабость, и мы ничего бы не сделали, — заключил Леонид Петрович свой рассказ.

— Кан мой, требуется твоя помощь, — сказал Леонид Петрович. — Нужно перевести с кабардинского на русский один сказ.

Анна Сергеевна запротестовала:

— Ахмед и так перегружен дополнительными занятиями!

— Аннушка, — возразил Леонид Петрович, — язык поит, язык кормит и по миру водит. Вот почему мы уделяем ему столько внимания! Но сейчас я действительно нуждаюсь в помощи. Ахмед переведет мне «Три совета».

Я обрадовался, что могу быть полезным своему аталыку.

Он подал мне ученическую тетрадь. В правом углу обложки было написано: «Кургоко Наурзоков», посередине крупно выведен порядковый номер тетради «35», под ним — «Сказы», еще ниже — «1924 год». Отцовская рукопись! С жадностью я принялся читать.

— Кончил? — спустя некоторое время спросил аталык. — Теперь послушай меня. Кургоко Батырович записал два варианта. По ряду причин этот сказ заинтересовал нас. Его форма безукоризненно изящна, как золотое шитье. И нам захотелось основательно заняться им, поскольку по одним записям положительные герои были людьми из простого народа, а отрицательные — из князей. Во втором варианте — наоборот. Тогда мы решили проконсультироваться у людей разного социального положения и возраста.

— Рано втягивать Ахмедку в эти дела, — заметила Анна Сергеевна.

— Нет, Аннушка! — отрезал Леонид Петрович. И продолжал рассказ: — И вот на этом своеобразном форуме заспорили двое молодых людей. Один из них, Дамжуко, настаивал на том, что героиня — жестокая и коварная женщина — может быть только княжеского происхождения. Его противник, Мишакуй, доказывал, что все женщины одинаковые — коварные и хитрые. Дамжуко победил в споре, а на Мишакуя посыпалось столько упреков, что он вынужден был уйти посрамленный. Тогда меня это очень тронуло и открыло глаза на многое. Тут прятался ключик для понимания характера и души народа. То, что в кабардинских сказах и сказках зло и низменность везде побеждены и торжествует справедливость, — свидетельство о нравственном здоровье народа, о его внутренней культуре. Возьмем простой вопрос — вежливость. Для грубого человека ничего не стоит оскорбить человека. А кабардинский крестьянин не позволит себе откровенной грубости. Чтобы не оскорбить и не унизить старость, он скажет: «Хвали старое, а выбирай молодое». Если надо удержать человека от глупости, он не скажет: «Не дури!» — а вежливо посоветует: «Не будь молодым, не ребячься».

Я внимательно смотрел на Леонида Петровича. Лицо его сияло какой-то особенной радостью.

Так всегда бывало, когда он говорил о вещах, приятных его сердцу.

— А язык — это зеркало души народа, — продолжал Леонид Петрович, — образен и красочен. Как мудры пословицы кабардинцев: «Сердце не посмотрит, глаз не увидит!», «Чем спастись мостом бесчестного человека, лучше утопить себя в разбушевавшейся реке!». Они свидетельствуют о чистоте народной души. Когда я понял умом это и почувствовал сердцем, Кабардино-Балкария стала моей второй отчизной, а ее народ — родным для меня.

«Ну, Ахмед, — подбадриваю я себя, — не плошай! Ты получил почетное задание. Твой перевод нужен аталыку. Кто знает, вдруг будет напечатан еще один сказ, записанный твоим отцом?»

Я запасся словарями. Здесь и Даль, и Ушаков, и кабардино-русский, и русско-кабардинский словари, и неизменный мой советчик — орфографический. Пишу, перечитываю. Не нравится. Откладываю недописанную страницу и снова беру чистый лист.

— Ахмед, иди погулять, хоть часик, — умоляет Анна Сергеевна.

— Не могу! — отвечаю я. — У меня ответственное задание.

Ох как хочется сделать такой перевод, который обрадовал бы моего аталыка! Ради этого можно пожертвовать и воскресным днем, и часами отдыха. Но слова не слушаются меня…

Анна Сергеевна твердо решила заставить меня отдохнуть: она приносит билеты на спектакль «Три сестры» Чехова во МХАТ. Соблазн велик. Но я все-таки отказываюсь.

— Закабалил мальчика… — ворчит Анна Сергеевна на мужа.

— Какой же я мальчик, Анна Сергеевна?! Уже в девятом учусь! Притом мне самому хочется быть помощником Леонида Петровича, — заступаюсь я за аталыка.