Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника

Но фрау Маттнер только ещё больше рассердилась:

— Телефонную линию? Вот как! Ты что, смеёшься надо мной? Хватит с меня твоих сказок!

Все окна открылись.

— Говорят, Циттербаке на сливу залез! — послышалось из одного.

— Я уже давно примечаю, крыжовник мой кто-то таскает! — крикнули из другого.

Только я хотел обернуться и сказать, что я крыжовника вообще в рот не беру, как вдруг оступился и полетел вниз — прямо под ноги фрау Маттнер. Вскочил — и сразу бежать, а она кричит мне вдогонку:

— Всё твоей матери расскажу, так и знай!

В парадном я налетел на Бруно.

— Ну как, унёс ноги, Циттербаке? — спрашивает он меня.

Я здорово обозлился.

— Унёс-то унёс, да зато в воришки попал. Ой, что теперь будет, когда мама узнает!

Но у Бруно была только одна забота — телефон.

— Понизу нам не дают тянуть линию, — сказал он. — Значит, надо поверху пробовать.

— Это по стене дома? Нет уж, проводи один, без меня.

— Ты думаешь, по стене лезть придётся? Нет, мы будем переходить из квартиры в квартиру.

— Да кто ж нас пустит в квартиру? И что мы им скажем?

— Это уж я беру на себя.

И Бруно действительно это сделал. Правда, он нм такого наплёл, чего я никогда бы не смог.

Го́пфенгейтам, которые живут над нами, Бруно сказал:

— Нам учитель велел дом измерить.

— Всё новая мода, — буркнул Гопфенгейт, но в квартиру впустил.

Из окна Гопфенгейтов Бруно выкинул нашу верёвку, а я, когда во дворе всё опять успокоилось, привязал её и потянул дальше. Теперь нам надо было подвести линию от лестничного окна к Михала́кам, оттуда — к Ште́нам, а от них — уже вниз, к окну Бруно.

Но не так-то просто оказалось перекинуть телефонный провод от окна Гопфенгейтов к окну на лестничной клетке. Тут опять Бруно выручил. Он приказал мне найти камень и привязать его к концу верёвки.

— Теперь тебе надо раскачивать провод до тех пор, пока он не долетит до окна, а тогда я его перехвачу и закреплю.

Скоро Бруно высунул свою круглую голову из окна и крикнул мне:

— Давай раскачивай!

Я и стал раскачивать. Но только я раскачал свой «маятник» как следует, в квартире фрау Маттнер открылось окно. Наверно, думаю, она мой камешек заметила, когда он мимо пролетал. И правда. Вижу, фрау Маттнер высунулась и ловит мою верёвку. А когда заметила меня, сразу давай кричать:

— Громы небесные! Сперва за сливами полез, а теперь хочет все стёкла побить!

Но тут в окне Михалаков показался сам хозяин и крикнул фрау Маттнер:

— Вы уж им не мешайте, соседка, они для науки трудятся.

На это фрау Маттнер ответила, что мы только сказки рассказывать горазды и что вся наша наука в том, как бы половчее у неё сливы украсть. А кроме того, пусть Михалак не суётся не в свои дела. Он, когда выносит золу, всегда рассыпает её на лестнице. Вот за этим, мол, пусть и последит.

«Маятник» мой всё ещё качался, и фрау Маттнер хотела его поймать, да никак дотянуться не могла. А я от всех этих переживаний вдруг выпустил верёвку из рук, и камень со всего размаха ударил по сливовому дереву. Сливы так и посыпались.

В тот день нам так и не удалось провести телефон. Только весь дом переполошили.

Вечером мама долго беседовала со мной. Досталось мне, но не так чтобы очень. А на другой день мы быстро всё доделали. Мы протянули наш провод к окнам Штене, а оттуда уже вниз, к Бруно.

— Готово, Циттербаке! — сказал Бруно.

— Знаешь, я тоже готов, — ответил я ему.

— Ничего, ничего! — сказал Бруно.

С ним небось никто и не беседовал, а на меня всегда все шишки валятся.

— Ничего, ничего, Альфи! — сказал он. — Зато мы теперь с тобой всласть наговоримся по телефону.

И мы разошлись по домам. Я вытащил свою крышку от гуталина и прижал к уху. Всё тихо. Так я просидел часа два. Потом пошёл к Бруно, а его мама говорит:

— Да он уже давно в футбол на дворе гоняет.

Я страшно обозлился и побежал на площадку. Бруно как раз гол забил.

— Ты что ж мне не позвонил? — спрашиваю.

— Некогда мне сейчас разговаривать. Но, кажется, у нас проводка не в порядке. Ты поди проверь.

— Это у тебя в голове не в порядке, — сказал я ему. — Не хочу, чтобы меня опять воришкой назвали. И Гопфенгейтам ничего плести не буду.

Бруно увидел, что я обозлился, и сразу стал сговорчивей.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Позвоню сегодня вечером. А ты мне по телефону продиктуешь новые русские слова.

— Согласен, — сказал я великодушно.

— Три скребка, понял?

Но вечером у нас опять ничего не вышло. Я открыл окно и крикнул на весь двор:

— Бруно, чего же ты не звонишь?

Мне из окна были видны окна Бруно за ветками деревьев. Слышу, он кричит через двор:

— Идиот! Я уже с полчаса скребусь, а ты трубку не снимаешь!

— Тогда иди сам проверять линию! Можешь один и слова учить! — огрызнулся я.

На наш крик открылись окна у фрау Маттнер и у Михалаков. И оба они давай кричать:

— Тише вы, черти полосатые! Целый день от вас покоя нет.

В тот вечер я лёг спать злой-презлой. Ночью я вдруг проснулся. Слышу — кто-то скребётся. Ясно, это Бруно мне звонит! Но если я сейчас сниму трубку и Бруно скажет, что к ним залезли жулики да ещё попросит, чтобы я пришёл и прогнал их (сам-то он больше всего на свете жуликов боится), то мне придётся одному с ними драться, а Бруно спрячется под одеяло и просидит так всё время. И я решил не снимать трубку. Но за окном всё скреблось и скреблось.

Тогда я всё-таки взял свою крышку от гуталина и тихо спросил:

— Алло! Циттербаке слушает. В чём дело?

Но в трубке — тихо. Может быть, Бруно уже удрал от жуликов? А может, что-нибудь нехорошее случилось? Я почувствовал, как у меня волосы зашевелились и кто-то противной холодной рукой провёл по спине. Я крикнул в крышку:

— Бруно, что же ты не отвечаешь? Бруно, ты жив ещё?

Должно быть, я крикнул слишком громко — вдруг зажёгся свет.

В дверях стояла мама и сразу давай меня трясти:

— Что с тобой, Альфи? Опомнись! Ну что с тобой, скажи!

— Я… Может быть, мой Бруно уже… Телефон у меня всё время звонит.

— Звонит? Что звонит?

— Да нет, не звонит. Я хотел сказать, что в телефоне скребётся кто-то.

— Кто скребётся? Альфи, должно быть, ты плохо спал! Тебе приснилось что-то, да? Уж не заболел ли ты?

— Да ты разве сама не слышишь? Скребётся ведь!

— Что ты, Альфи! Это же дождик. Это он стучит по подоконнику и по стёклам… А ведь правда похоже, будто кто-то скребётся.

Ну конечно, так оно и было на самом деле. Но мама на всякий случай дала мне выпить микстуры от кашля и хорошенько укутала:

— Спи спокойно, мой мальчик! Приснилось тебе что-то, оттого ты и проснулся.

Утром я выбросил свой телефон на помойку. А когда возвращался, встретил Гопфенгейта.

— Ну как, измерили дом? — спросил он.

— Да нет, это мы телефон проводили, — сказал я.