Николай Печерский - Будь моим сыном

Ваняте грустно. Льет без передышки холодный косой дождь. Книжка, которую он взял в дорогу, закончилась. В чемодане, под материным сиденьем, есть еще одна. Но мать спит, и Ванята не хочет ее тревожить. Уснула она сразу после обеда и до сих пор не открывает глаз, не боится проспать своей станции. Порой Ваняте кажется, что впереди вообще ничего нет — ни станций, ни городов. Только серые тучи, мокрые деревья да неглубокие лужи, из которых выпрыгивают под дождем торопливые солдатики.

Кроме белья и книжки, в чемодане Ваняты лежит еще жестяная коробка с крючками и обернутый полотенцем порт­рет отца. Отца Ванята не знал и не помнил. Он погиб в сибир­ской тайге, когда Ваняте исполнилось полтора года.

До этого отец работал на кирпичном заводе, который был рядом с селом. Ему надоело возить в самосвале кирпичи, по­тянуло в далекую, опасную дорогу. Мать долго размышляла над своей судьбой и в конце концов согласилась ехать с му­жем в Сибирь. Для начала отец тронулся в путь сам. А через год, когда Ванята подрос и уже бегал босиком по двору, мать написала отцу письмо и тоже стала готовиться в дорогу. Тут и пришла нежданно-негаданно в дом Пузыревых страшная весть. В тайге, где строили новый завод, случился от молнии пожар. Отец, спасая с рабочими стройку, сгорел в глухой, объятой пламенем чаще. Его даже похоронить не смогли. Много лет спустя среди гарей нашли только медную пряжку с темной расплавленной звездой. Это была пряжка от рем­ня, который носил отец.

На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята — вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы разбросанные как попало пятнышки — наверно, веснушки...

Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают тонкие, напол­ненные розовинкой губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.

Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то боль­шое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и ска­зала:

«Ну и обрадовал же ты меня, сына!»

Он помечтал еще немного, потом встал со скамьи и по­правил материну подушку. Мать быстро открыла глаза и улыбнулась Ваняте. Будто она вовсе и не спала, все видела и знает.

— Ты что, сына?

Ванята смутился, сделал вид, что подошел он совсем слу­чайно и вообще смотрит на станцию, которая в самом деле показалась за высоким входным светофором.

— Станция вон, — сказал Ванята. — Может, купить чего?..

Мать опустила ноги, достала из-под рукава платочек с деньгами, потянула зубами узелок и подала Ваняте бумаж­ный рубль.

— Бери, — сказала она и улыбнулась краешком губ, воз­ле которых недавно, но, видимо, уже навсегда прорезался острый горький ручеек. — Конфет купи или мороженого. Че­го хошь.

Ванята принял рубль, настороженно посмотрел на него и возвратил матери.

— Ты чего, Ванята?

— Так просто... спрячь, — охрипшим глухим голосом сказал Ванята. — Не надо...

Мать спрятала деньги и вдруг потянулась вся к Ваняте, прижала к себе крепкой, огрубевшей в работе рукой.

— Ты, Ванята, не сердись... Когда вырастешь, я тебе са­ма все обскажу. Ты из меня, сына, не мотай жилы...

Они посидели рядышком несколько минут, потом, сму­щенные и растроганные тем, что произошло, начали собирать вещи, стягивать веревками чемоданы. Долгий, загадочный для Ваняты путь подходил к концу.

Ехали они не в город или райцентр, как мечтал Ванята, а в какое-то село с тихим загадочным названием «Козюркино». Там жила вдовая двоюродная сестра матери Василиса. Она о приезде знает, ждет не дождется Ваняту. Мать будет работать на ферме, и все у них пойдет, как раньше. Не надо только распускать нюни. А тайна пускай остается тайной. У каждого есть какой-то секрет. У Ваняты, если подумать, тоже тайн до самой макушки.

Вскоре в их купе вошел заспанный, помятый проводник. Кашлянул, смущенно прикрыл рот ладонью, а затем громко прокричал:

— Граждане пассажиры, — Козюркино! Прошу приго­товиться...

Они сошли с поезда, поставили на землю чемоданы.

Вокруг — ни души.

В стороне от низенькой станции стояла телега. Подымая лапы, бродила возле луж курица.

Через минуту из дверей станции вышел человек с двумя цинковыми ящиками в руках. Он отнес груз на телегу, ки­нул сверху брезент и пошел прямым ходом к матери и Ва­няте.

Когда он приблизился, Ванята увидел, что это был маль­чишка. Такой, как Ванята, а может, на год или два постар­ше.

На мальчишке был синий замасленный комбинезон с длинной «молнией», матросская тельняшка и заляпанные снизу доверху сапоги.

— Здрасте, — сказал он. — Вы Пузыревы?

Лицо матери вмиг просветлело, на щеках, расплываясь по всему лицу, зардел румянец.

— Пузыревы мы, — поспешно сказала она. — И я и Ва­нята. Вы за нами?

— Что же вы перепутали все? — недовольно сказал мальчишка. — В телеграмме один поезд, а приехали — дру­гим. Мне кино в Козюркино все-таки везти надо.

Мальчишка поглядел на смущенные лица прибывших и взял на полтона ниже.

— Давайте чемоданы. Чего тут!

Ванята не допустил мальчишку к чемоданам. Согнулся, подцепил их за ручки и, раскачиваясь из стороны в сторо­ну, пошел к телеге. Сам поднял их, бросил к грядушке и по­лез на рыхлую, пахнувшую горькой прелью прошлогоднюю солому.

Мальчишка обошел вокруг телегу, оглядел колеса, хотя они исправно стояли на своем месте, и начал неторопливо затягивать подпругу.

— Ну что, поедем? — спросила мать.

— И не подумаю! Чего это ради?

— Вы же за нами приехали или как? — смутилась мать.

Мальчишка ответил не сразу. Наморщил узенькие беле­сые брови, озабоченно поглядел на часы, которые висели возле станции на высоком столбе, и сказал:

— Обождем еще чуток. Скоро сорок третий придет... Ну и новости! Торопил, говорил, что надо ему поскорее везти в Козюркино кино, а теперь...

— Приедет еще кто? — спросила мать.

— Может, и приедет, В общем, подождем... Мальчишка бросил мать и Ваняту и снова пошел на стан­цию.

Сорок третий, о котором говорил мальчишка, пришел только через час с четвертью. Он постоял минуту, коротко просигналил и помчался дальше.

Вернулся мальчишка один. Был он чем-то озабочен и рас­строен. Не глядя на седоков, прыгнул в телегу, щелкнул вож­жами по лошадиным бокам и протяжно, хрипловатым, простуженным басом сказал:

— Но-о-о!

Застучали, запрыгали по серым горбатым камням коле­са. Потом мостовая окончилась, потянулась вязкая, размы­тая дождями полевая дорога.

— Вас как зовут? — спросила мать угрюмого возницу.