Юлия Кузнецова - Где папа?

Щёлк! Фен выключили. А мы всё стояли. Появилась Андрюшина мама.

— Кьяра! — с весёлым удивлением сказала она. — Ты что себе позволяешь?

— Она испугалась, — тихо сказала я, пытаясь понять, как зовут девочку. Что за странное имя?

Но она уже отстранилась. И с улыбкой смотрела на меня. А потом сунула мне в рот палец. Он оказался солёным.

— Тьфу! — сказала я делано сердито, и она расхохоталась.

— Молодец, — похвалила мама Андрюши, расчёсываясь перед зеркалом, — у тебя есть младшие братья-сёстры?

— К сожалению, нет…

— Вот, Андрюшка! Слышал! К со-жа-ле-ни-ю!

Она улыбнулась и ушла в комнату. Оттуда послышалось пшиканье, запахло духами.

Я спустила девочку на пол. Снова села на корточки. А она вдруг подняла мою кофту и ткнула пальцем в живот.

— Пу!

И снова засмеялась.

— Она у тебя пупок нашла, — сказал Андрюша, выходя из кухни.

Я немного смутилась, потому что Андрюша увидел мой голый живот. Я втянула его, как могла, но он всё равно нависал над поясом джинсов.

— Пу! Пу! — повторила Кьяра, тыкая в мой живот пальчиком.

И опять расхохоталась, показав ровные белые зубы, которых был что снизу, что сверху неполный ряд.

И мне вдруг стало наплевать, видит Андрюша мой живот или нет. Лишь бы она вот так запрокидывала голову и звенел золотыми бубенчиками её смех, от которого внутри становится легко и прозрачно и хочется летать!

— Я помню, что ты мне сказала больше не звонить, — пробубнил Андрюша в трубку.

— Убери трубку от лица, — попросила я, — тебя не слышно.

— Что? Повесить трубку?

— Нет! Убери её от лица! Плохо слышно!

— Я просто хотел сказать спасибо. За зайца и вообще…

— А где Кьяра?

— Спит. Еле укатал. Заколебала.

— Зачем ты так про ребёнка? Она же маленькая!

— Посиди с ней — узнаешь. Я, между прочим, ей и за памперсами хожу, и за пюрешками. Мама деньги оставляет на подзеркальнике. И кровь вожу сдавать. И эти… как их… тефтели… делаю. Паровые, прикинь? Сегодня вон обжёгся нафиг этим паром.

— А мама где?

— Ушла себе итальянца искать.

— В смысле?

— Ну, она хочет замуж за итальянца выйти. Вот и ходит по кафе и клубам ночным. Ищет себе итальянца, чтобы нас увезти отсюда. Она поэтому и Кьяру так назвала. Чтобы будущему мужу понравилось. Это же итальянское имя.

— А папа был не против?

— У нас с ней разные отцы, — отчеканил Андрей.

Я ощутила, как мороз пробежал по коже. И сама удивилась. Вот так вот живёшь-живёшь рядом с одноклассниками и не знаешь, что у них такие странные истории в жизни происходят. Хотя я, наверное, была бы победителем конкурса странных историй. Куда уж страннее того, что случилось с папой.

Я подумала о папе и вдруг неожиданно для себя спросила:

— Можно я буду иногда приходить к вам? Ну, поиграть с ней… Не знаю. Мне она правда понравилась.

— Давай, — обрадовался Андрюшка, — супер! Хоть каждый день! Я же с ней всё время один сижу. Заколебался, честно сказать, горшки выносить. Маме плевать, что у меня дела.

— Испытания? — поддела его я.

— Если ты будешь…

— Ладно. Сам поймёшь, что они дураки.

— Я и так понимаю, — печально сказал Андрю-ха, — но мне, понимаешь, надо быть с кем-то… Я так, один, не могу.

— У тебя же Кьяра есть!

— Прикалываешься? При чём тут Кьяра?!

— Была бы она у меня…

— У тебя есть сестра!

— Ага, старшая.

— Ну и что? Видишь, тебе тоже надо то, чего у тебя нет. Так что не лезь в мои отношения с пацанами. А к Кьярке приходи. Ты ей понравилась.

Я ей понравилась! Кто-то запел у меня внутри, загорланил дурным голосом весёлую песню. Понравиться самому прекрасному человеку на свете! Это же счастье на год вперёд!

Но счастья на год вперёд не вышло. Пришла мама. Не с бледным, а просто с серым лицом. И сказала, что апелляцию отклонили. И что папу перевели в колонию. Увезли. Ночью на поезде.

И теперь у него в жизни будет такое пятно. Его признали виновным. В том, чего он вообще не совершал! И теперь его везут как бы наказывать. За то, в чём он не виноват. И наказание будет долгим… Даже если половина срока. Всё равно — долго.

Я заплакала.

— Костя сказал, в колонии условия лучше, чем тут, — бесцветным голосом сказала мама.

— Гад он, — буркнула я, утирая слёзы, — тут горе, а он умничает. У нас есть апельсины?

— Зачем?

Но я уже встала и подошла к пластиковой этажерке, на которой мы храним фрукты. Пошуршала пакетами. Вытащила лимон, вернулась с ним за стол, начала резать.

— Лиза, перестань!

Но я резала и резала, тоненько, дольку за долькой.

— Перестань, я сказала!

Я тогда схватила горсть этих долек и сунула в рот. Кислота опалила горло, и я зажмурилась. Зажмурилась и заревела.

— Ну, ну, — мама пересела ко мне и стала гладить по плечу.

Когда она притронулась ко мне, я вдруг вспомнила, как засмеялась Кьяра, когда я выплюнула её палец. Это было дико странно — плакать, но слышать смех.

— Знаешь, — сказала мама задумчиво, — а колония недалеко… Можно ездить на машине. И даже оставаться на ночь. Там специальные комнаты. С кроватью и даже с телевизором. Так что, в общем-то, прав Костя. Условия там лучше. И есть какие-то занятия. А то он тут сидит целыми днями, в потолок смотрит. Просто мы-то хотели, чтобы его оправдали… не вышло.

Мама закусила губу.

— А я могу к нему поехать?

— Конечно.

— А когда?

— Как только он устроится…

Мы помолчали. Смех Кьяры утих во мне. Но и слёзы тоже…

Плохо без папы. Горько за него. Страшно, как он там? И жутко — на сколько он там?

— Точно ничего нельзя сделать? — спросила я.

— С обвинением — нет.

— А просто?

— Ну вот — поедем же.

Мама оглянулась.

— Вещи ему отвезём. Еды. Там же ничего нет. Порядки узнаем.

— Я — хоть сейчас, — кивнула я.

Мама, конечно, плакала ещё вечером. Такие вещи непросто принять. Да ещё и маме. Которая всегда могла что-то сделать с окружающим миром, как-то его изменить. А тут — такое бессилие. Она плакала по ночам ещё неделю. Иногда я подходила к ней, гладила по плечу, укрытому одеялом без пододеяльника. Иногда оставляла её в покое.

А потом папа нашёл возможность позвонить и сказать, что у него всё хорошо. У нас появился папин номер. Это была маленькая, но связь. Мама почти перестала плакать и наконец запихнула одеяло в пододеяльник. Правда, не погладила его перед этим. Но так она поступала и при папе.

Все наши разговоры теперь стали касаться только поездки к нему.

Нам всем стало легче, когда у папы появился телефон. Он его делил с другими людьми. И иногда звонил. Больше всего он звонил маме. Вечерами они могли долго переговариваться. Ира обижалась. Звонит мне и спрашивает: