Сусанна Георгиевская - Бабушкино море

— Э, да, никак, видать Варвару Степановну!

«Все мою бабушку видят, а я не вижу, — думает Ляля, поворачиваясь то направо, то налево. — Это, наверно, потому, что я тёмная».

А огромная лодка плывёт по морю, и вот уже виден острый брусок над лодкой, её широченный парус… Потом становится видно, что в лодке стоит человек.

Он в большой клеёнчатой шапке, в куртке и брюках. У него босые ноги, а брюки закатаны… Из-под брюк виднеются мускулистые, жилистые икры.

— Выхружай! — кричит человек на лодке (вместо «гру» у него получается «хру»). — Выхружай! — и прыгает в воду.

Лицо у него перекашивается от усилия. Он вцепляется в нос лодки. Вместе с другими рыбаками он тащит лодку на берег.

— Есть! Взяли! — кричит человек не своим, а каким-то хриплым, надсадным голосом.

Когда лодку наконец вытаскивают на берег, с человека слетает шапка и ему на лицо падают седые длинные волосы.

Ляля вся замирает, широко раскрыв рот. Это — бабушка.

— Ба-бу-шка! — говорит она.

— Ишь, — говорит бабушка, — и ты здесь? Откуда взялась? Кто на берег пустил?

— Ой, не тётя Сватья! — испуганно отвечает Ляля и сразу прикусывает язык. Ей кажется, что она сказала не так, как надо.

Хорошо ещё, что бабушка ничего не заметила. Она смотрит на весовщика.

— Ну!.. — кричит бабушка весовщику.

Заслышав бабушкин голос, седой весовщик опускает руки по швам.

— Ничего, порядочек, Варвара Степановна, — говорит весовщик и вытирает о белый передник скользкие руки.

— Я тебе наведу порядочек! — говорит бабушка таким суровым голосом, как тогда, когда она сказала: «Ужотко!..» — Бригаду обвешивать?.. Думаешь, я в море, так не вижу…

— Да полноте, Варвара Степановна, — говорит весовщик.

Он выхватывает у рыбаков, которые прибыли вместе с бабушкой, огромную корзину, отталкивает их и сам, натужась, единым взмахом ставит её на весы.

«Вот сильный! — думает Ляля. — Они же вдвоём и втроём такие корзины поднимали. А он — один! Неужели и он боится бабушку?»

И робко, через плечо, она поглядывает в бабушкину сторону. А бабушка, избочась, стоит рядом в своей клеёнчатой шапке и громко кричит какому-то мальчику-рыбаку:

— Эй, Степан, сортируй чередом! Чередом сортируй, говорю!..

Бабушка кричит так повелительно и звонко, что Степан сейчас же низко наклоняется над корзиной, и серебряная рыбёшка так и мелькает в его проворных руках.

— Чередом! — кричит бабушка. — На танцах-баланцах вы мастера, а как дело, так и спина заболела!.. Чередом сортируй, говорю… Так то ж камса! Куда ты с тюлькой мешаешь?

Степан чуть не плачет.

Бабушка сердито хмурится и отталкивает его. Она наклоняется над рыбьей горой. Бабушкины руки в закатанных рукавах клеёнчатой куртки тонут в груде рыбы, словно в горе серебряных монет.

Ляля видит, что бабушка вся покрыта рыбьей чешуёй. У неё серебряные руки, серебряные ноги. Даже в седых её волосах блестит чешуя. Бабушка похожа на новогоднюю ёлку, покрытую серебряным дождиком.

Какой-то высокий рыбак, стоящий рядом с Лялей, говорит шёпотом другому рыбаку:

— И в сторону мою не глядит. Сказал ей кто-то давеча, будто я в рыбкоопе литровку брал в будний день, — так в мою сторону и не глядит. А я и не брал вовсе — чтоб с места мне не сойти! То люди сбрехали. Прямо живого в гроб кладут — как хочешь, понимай.

Ляля слышит, что говорит рыбак, вспоминает, как бабушка только что обозвала Степана «танцем-баланцем», вспоминает, как тужился весовщик, подымая большую бабушкину корзину, и думает: «Вот мама уедет, а я с ней останусь одна… Что тогда будет? Вон она какая сердитая!..»

А сердитая бабушка, согнув старую спину, отбрасывая со лба волосы, покрытые серебряной чешуёй, сортирует остаток рыбы: большую складывает в большую корзину, а маленькую — в корзину поменьше.

Наконец она бросает последнюю рыбёшку в корзину, обтирает лицо рукавом, сдвигает локтем на затылок клеёнчатую шапку и говорит, вздыхая:

— Разве ж это камса? Не камса это вовсе, а тюлька какая-то!..

Вечером на лавочке перед бабушкиным домом собираются бабушкины гости. И мама и бабушка с ними. Все молчат и молча отгоняют комаров.

Тут усатый бабушкин председатель — в замшевых остроконечных туфлях и белой фуражке. Тут тётя Сватья, в красивой, другой косынке — не ситцевой цветочками, а шёлковой горошком. Тут конюх Митрич и какая-то тётя Фрося — бабушкина кума.

Тётя Фрося большая и круглая, как каравай. Ноги у неё толстые, руки толстые, а на затылке туго скрученная толстая кося. Она, покачивая головой, смотрит на Лялю и тихонько толкает тётю Сватью.

— Аккурат Иванушка! — говорит она тёте Сватье. — Ой, копия! Только он росту как будто повыше был да тельцем посбитней. А так — Иванушка!..

Фрося косится на бабушку и вытирает глаза косынкой…

— Тише ты! — говорит ей тётя Сватья и, перепугавшись, глядит на бабушку.

Фрося тоже пугается. Она поджимает губы и машет рукой. Потом, вздохнув, аккуратно складывает свои толстые руки на груди и долго-долго сидит, покачиваясь, будто что-то поёт про себя.

— Да, так вот… А ведь я твоего папаню эдакого знавал, — начинает вдруг лениво рассказывать бабушкин председатель. — Я и деда знавал. А уж с бабкой твоей мы, можно сказать, не пуд, а три пуда соли съели. Самые старые мы с ней по этим местам колхозники… Да, нечего говорить, всяко тут бывало, иной раз и туговато приходилось. Но превзошли! Грамоту даже имеем от министерства, а с бабкой твоей товарищ Анастас Иванович Микоян лично за ручку здоровался. — Он поглядывает на бабушку, потом поглядывает на Лялю. — Да разве ж ты можешь понять такое? — Председатель машет рукой. — Не поймёшь, поскольку ты малолеток… Да… А спервоначалу вот оно дело-то было как. Приходит она однажды в правление — мы в ту пору только-только колхоз заводить начинали, — приходит и говорит: «Ну, принимайте меня в артель!» Это бабу-то в рыбаки!.. Извините великодушно, Зинаида Михайловна, только из песни слова не выкинешь. — Председатель хитро поглядывает на маму и разглаживает усы. — Приходит она в колхоз… Слышь, коток?

— Слышу, — говорит Ляля.

— Приходит и говорит: «Запиши в бригаду! А если кто не захочет бабу держать при своей бригаде, так подавай мне особое звено… Пусть будет бабье звено под названием «Восьмое марта». — Председатель опять поглядывает на маму. — Ну, смехи, конечно. Туда, сюда… Слыхано ли! Человек она неопытный, баба. Но я не взял на себя такого, чтоб затереть народную инициативу. Я дал звено. И что б вы думали! Попервоначалу сто шесть процентов. Ну, я, конечно, туда, сюда… Телеграмму в центр: «Перевыполнение бабьим звеном. Имеет название «Восьмое марта»… Не бабка у тебя — орёл!