Анастасия Перфильева - Большая семья

А сон всё не шёл!

Люда села. Валенки сразу съехали на пол и встали у ног солдатиками. Спинка у кровати была белая, немножко обколупанная. На дощатой стене сбоку были развешаны какие-то непонятные фотографии.

Бух-бух! — ударили из коридора.

Люда снова легла, отвернулась к стенке, прижалась щекой к подушке. Уставилась на развешанные фотографии. И тут-то медленно стала проваливаться в странный, удивительный сон.

Над головой у неё вдруг закачалась и выросла светлая узорная вышка. Правда, кто-то проколол её кнопкой, но вышка была совсем как та, Ольги Ивановнина…

С горы прямо на вышку, пригнувшись и размахивая руками, мчался заснеженный лыжник. Рядом, приседая и отдуваясь, поднимал длинную палку с колёсами толстяк в безрукавке. А на вышке… на верхней перекладине вышки, приготовившись к прыжку, стоял маленький ловкий пловунчнк. Он сердито, поблёскивая глазами, смотрел на Люду и вдруг погрозил ей кулачком. Двумя кулачками…

И сразу откуда-то сверху посыпались ещё пловунчнки — в полосатых трусиках, в майках. Они перебирали ногами, крайний изогнулся, подпрыгнул и изо всех сил швырнул в Люду круглый чёрный мяч!

— Ух! — сказала Люда.

Бух-бух! — ответили из коридора.

Люде стало страшно. Она глубже зарылась в подушку, а уголком глаза подглядывала сон.

За дверью затопали, и в комнату вошло несколько мальчишек — все в новеньких синих рубашках, с блестящими пуговицами и пряжками. Мальчики были румяные и розовые, как из бани.

— Вы-ыдумал тоже! — сказал один. — Да разве пять тысяч за двадцать восемь минут пробежишь? У меня лыжи лёгонькие, смазанные, и то за тридцать одну еле-еле.

— А вот пробегу! Спорим, пробегу! — сказал другой, с тёмным коротким вихром. — И с препятствиями, по пересечённой. Ещё недельку потренируюсь, и пробегу!

— Тише вы! — сказал третий, постарше. — Тут девчоночка какая-то спит.

Люда прикрыла уголки глаз, и сон поехал дальше.

— А как же который прошлый раз первое место заработал? — заговорил опять тот, с темным вихром. — Не всю зиму, а два месяца готовился. И пробежал?

— Так то чем-пи-он. Сам, небось, его карточку сразу выпросил!

— Ладно, братцы, будет! — перебил старший. — Завтра к восьми на работу. В тоннель спускаться будем. Валяйте зарядку делайте, и спать.

«Зарядку, зарядку, все по порядку…» застучало что-то в Людином сердчишке.

Из подушки вдруг выглянула Ольга Ивановна, за ней Глеб и Гандзя — сердитая, испуганная.

Люда не выдержала и открыла оба глаза.

В комнате было видимо-невидимо не то пловунчиков, не то мальчишек.

Они стояли каждый у своей кровати, в трусах и тапочках, и кланялись, приседали, разводили руками, точь-в-точь как они сегодня утром — Глеб, Гандзя и Люда.

— Ух! — сказала опять Люда.

Старший пловунчик-мальчишка подошёл, нагнулся над кроватью и прищурился:

— Глядите, девчоночка-то проснулась! Спи, спи, махонькая. Ты чья будешь?

— Я ничья, — очень тихо сказала Люда. — Я с шофёром уехала.

Она села на кровати. Шубка сползла у неё с плеч и прикрыла высунувшегося Орешка.

— Я ничья, — повторила Люда. — У нас плохие дела случились. Зашипник игольчатый куда-то улетел…

Теперь мальчишки, попрежнему в одних трусах, стояли вокруг кровати. Старший держал на руках Орешка и чесал ему за ухом.

— Какой-такой зашипник, куда улетел? Ну, ну?

— А в машине бывает. — Люда поёрзала на кровати, и глаза у неё заблестели. — Она и сломалась.

— Машина сломалась?

— Да. Насовсем.

— А шофёр тебе кто — папанька?

— Не-ет! — Люда помахала рукой. — Наш папа на завод уехал, далеко-далеко. И мама уехала, ещё давно.

Мальчишки подошли ближе, улыбаясь и перешёптываясь.

— Ну, ну? А живёшь с кем?

— Я Гандзю пошла искать, сестричку мою. В магазине капусты, капусты! И яблоки. А Гандзи нету. Мы с дяденькой шофёром и поехали. Покататься. На складе говорят: «В больницу овощи закидывайте!» Мы в больницу. Моя мама никогда не ругает на машине кататься, я сколько раз каталась. А Глебкина мама… Глебки… одного такого мальчишки… — Люда пригнула голову, замялась и замолчала.

— Глебки? Братишки, что ли, твоего?

— Он просто так, он не братишка.

— А сама то, сама откуда?

— Из больницы. Там Орешек тарелки поразбивал. — Люда зашептала что-то и вдруг спряталась в подушку.

Мальчишки больше не смеялись. Старший поставил Орешка на пол, присел у Люды на кровати.

— Махонькая, — сказал он, — чего испугалась?

Дверь отворилась, и в комнату вошёл дежурный. Он один был в брюках и рубашке и даже ушанку держал в руке. Расталкивая собравшихся, он подошёл к кровати.

— Витась, а Витась, — заговорили кругом, — объясни толком, откуда она взялась?

— Её шофёр давеча привёз. Просил обогреться, машина у него там застряла. Говорит, чужая девочка, хорошая, а чья, не знает вовсе. У дома покататься взял, да и завёз. Ну?

— Ишь ты!

Лица у ребят были удивлённые и озабоченные. Некоторые, отойдя к своим кроватям, стали молча одеваться.

Люда поглядывала на всех испуганными чёрными глазами.

— Одного я не пойму, — буркнул, подумав, старший: — где он её в машину то подобрал? В магазине зачем-то, говорит…

Люда подняла голову. Щеки её разгорелись, спутанные волосы торчали во все стороны.

— Я ту вышечку не нарочно поломала, — тихо, в отчаянии сказала она. — И пловунчиков. Только за ниточку немножко подёргала, они и свалились. Одни только разочек.

— Что ещё за вышечку?

— Вот.

Люда ткнула пальцем в фотографию на стене, съёжилась и снова нырнула в подушку.

— Ничего не разберёшь!

Старший встал, повернулся к ребятам, потом к Люде и твёрдо и решительно сказал:

— Ты, махонькая, лежи. Здесь лежи, грейся. А мы, ребята пойдём справимся, какой-такой шофёр, почему завёз. Пошли?

И через несколько минут, друг за другом, одетые в форменные куртки и ушанки, они уже выходили из комнаты. Около Люды остался один — с тёмным вихром. Он накинул рубашку, подошёл к печке и отворил дверцу. Красные угли вспыхнули и зажглись ещё ярче.

— Ты лежи, лежи, грейся, — повторил мальчишка, набрасывая на Люду ещё одно одеяло. — Валенки-то давай посушу.

Он отнёс их к печке, вернулся. Люда, как зверёк из норки, выглядывала из-под воротника шубки.

Мальчишка подумал, полез зачем-то к фотографиям на стене и долго и внимательно рассматривал их.

— Вышку, говорит, поломала, — сказал он наконец. — Ишь ты!.. Ловко придумала.

— Там такая вышечка у них, и куколочка наверху, — забормотала под воротником Люда. — Я за ниточку подёргала, они и свалились. Пловунчики…