Фрида Вигдорова - Мой класс

– Возьми, – повторила я, открывая дверцу. – На память. Вот видишь: «Каштанка» Чехова. Эту книгу мне подарила когда-то моя учительница Анна Ивановна, и я берегу её до сих пор. Видишь, написано: «Марине на память о нашей крепкой дружбе за годы школьной жизни».

– Сколько же вам тогда было лет?

– Двенадцать.

– Как же вы дружили? Разве с учительницами дружат?

– Очень дружили! И до сих пор дружим, – ответила я. – Ну, выбирай, какая тебе нравится.

Николай неуверенно провёл рукой по корешкам и, остановившись на одном из самых толстых, вытащил… «Основы электротехники». Это была книга брата. Не сдержав улыбки, я сказала:

– Это, пожалуй, будет для тебя скучновато. Может, лучше вот эту? – И я протянула ему «Детство» Горького.

– Эту, – согласился Николай, краснея ещё больше; сунул книгу в выцветшую сумку от противогаза и направился к двери.

– Погоди, куда ты! – Я даже растерялась.

– Нет, я пойду. Спасибо, Марина Николаевна!

И не успела я ни удержать его, ни проститься толком, как он уже сбегал с лестницы, перепрыгивая через три ступеньки.

На уроках он теперь сидел тихо – кажется, я могла бы забыть о нём, если бы, объясняя что-нибудь, не встречала его напряжённый, внимательный взгляд. Вскоре он принёс мне свою домашнюю тетрадь, в которую переписал уроки за последнюю неделю. Почерк оставался плохим: что ни буква, то кривобокое чудовище; зато не было ни одной кляксы, а поля были.

Обычно, кроме отметки, я писала в тетрадях несколько слов: «Чисто и аккуратно» или «Грязно», «Небрежно», «Не забывай о полях». Ребята, получив проверенную тетрадь, сейчас же смотрели, что написано в конце, причём тут всё бралось в расчёт: каким карандашом написано – синим или красным, крупными буквами или мелкими. Красный карандаш считался более лестным, синий – не так, зелёный или коричневый почему-то огорчали.

Под Колиной работой я написала: «Чисто, но почерк плохой».

– Покажи, что у тебя? – сказал Гай.

– Не дам, – процедил Николай, проходя на своё место.

– Я видел! – вмешался Морозов. – Марина Николаевна написала: «Чисто». А только он всё переписал в один раз – это не дело, так всякий сумеет. Надо каждый день писать как следует.

Николай уже сидел на своей парте, и вид у него был такой, точно не о нём речь. Только по быстрому взгляду, который он бросил на Морозова, я поняла, что он не пропустил ни слова.

После уроков я едва разняла их. Вот уж, действительно, когда у меня руки опустились! Кажется, только что всё наладилось, и вот опять драка, опять всё сначала!

Мне незачем было спрашивать, кто начал первый: Морозов никогда не участвовал ни в каких драках, и сейчас потасовку затеял, конечно, Савенков.

– За что ты его?

– А какое его дело! Чего он суётся, куда не просят?

– Не понимаю. О чём ты говоришь?

– Вы написали в тетрадке «чисто». А он влез: «Это каждый сумеет, надо каждый день чисто писать». Какое его дело?

– Он прав, уроки надо всегда готовить чисто. Но даже если бы ты рассердился за дело, неужели ты думаешь, что колотушки – такое уж хорошее объяснение?

– Так ведь он иначе не поймёт. Это для него самая хорошая наука, – убеждённо ответил Савенков.

– А что бы ты сказал, если бы я стала так учить тебя?

Действие моих слов было самое неожиданное: Савенков поднял голову, посмотрел на меня и широко улыбнулся – и от этого его лицо стало совсем мальчишеским, открытым и простым.

– Я больше не буду, Марина Николаевна, – сказал он. – Вот честное слово, не буду!

Тетради его день ото дня становились чище, и всякий раз он ревниво смотрел, что я написала в конце.

Хорошим классным организатором Коля не стал, мы сменили его. Но последняя парта в правом ряду больше не мешала мне на уроках.

– Савенкова-то вроде подменили – не кричит, не дерётся! – с комическим удивлением заявил как-то Боря Левин.

Николай тотчас ткнул его кулаком в бок. При этом он насупился и покраснел, словно Боря вмешался во что-то глубоко личное, что касалось только его одного.

Борис никогда не оставался в долгу, но тут и он, как видно, почувствовал, что сказал лишнее.

– Не лезь! – крикнул он только, но сдачи не дал.

– Сам не лезь, куда не просят, – веско отозвался Савенков.

– Скажи, Галя, девочки в вашем классе часто дерутся?

Мы уже кончили работу: я проверила тетради, Галя приготовила уроки, и мы, как всегда, сидели на диване, беседовали.

– Дерутся? – удивлённо переспросила Галя. – У нас в классе никто не дерётся.

– Разве девочки никогда не ссорятся?

– Ссориться – это совсем не то, что драться, – философски заметила Галя. – У нас если девочки ссорятся, они сразу идут и жалуются Зинаиде Павловне, и Зинаида Павловна разбирает, кто прав, а кто нет. Совсем не нужно драться. Это, наверно, ваши ученики дерутся?

Да, ничего не поделаешь: мои ребята чуть ли не всякий спор разрешают кулаками, и я никак не могу отучить их от этого. Но и картина, нарисованная Галей, мне не по душе. «Идут и жалуются»? Нет, это неправильно.

– Расскажите про ваших мальчиков, – просит Галя. – Воробейки, наверно, опять в школу не пришли? Покажите мне Сашину тетрадку. И Васину тоже.

Галя уже знает всех моих ребят по именам и даже различает почерки. Она любит листать тетради, смотреть отметки, близко принимает к сердцу и пятёрки и двойки. Но о своей школе она рассказывать не любит.

…Всё минувшее лето Галя мечтала о школе, с утра до ночи о ней говорила, только о ней и думала.

Школа завладела её мыслями безраздельно. Слова «класс», «учительница», «учебники» она произносила почтительно и благоговейно. Первого сентября Галя встала в пять утра и попыталась тут же отправиться на занятия.

С первых же школьных дней Галя стала умолять бабушку, чтобы ей сшили форму. «У всех девочек есть форма, – говорила она голосом, в котором слышались мольба и требование, надежда и отчаяние. – Зинаида Павловна говорит, если мне не сошьют форму, она переведёт меня в другую школу!»

Домашних, признаться, удивила такая угроза, но форму Гале сшили: коричневое платье и чёрный передник. Она помчалась в школу, как на крыльях. Вернулась Галя после уроков печальная. «Ну как, – спросила я, – что сказала Зинаида Павловна о твоей форме?»

«Ничего не сказала, – скучно ответила Галя. – Чудная какая-то: сама велела, а сама не радуется».

Как-то утром Галю долго не могли добудиться: она не хотела итти в школу. «Почему? – добивались мы. – Что случилось?» Не сразу, с запинкой она рассказала, что Зинаида Павловна велела девочкам дома связать вместе десять спичек. «Я связала, бабушка видела. А в классе нитка лопнула. Я вынула катушку и опять стала перевязывать спички. А Зинаида Павловна посмотрела и говорит: «Ты зачем домашнее задание делаешь в классе? Я тебе поставлю двойку». Я ей объясняю, что просто нитка оборвалась. А Зинаида Павловна говорит: «Девочки, кто видел, как она в классе делала домашнее задание?» Лена подняла руку и говорит: «Я видела». Тогда Зинаида Павловна объяснила всем, что я говорю неправду. Почему же она Лене поверила, а мне не поверила?»