Кай Майер - Мерле и каменный лев

— Львы! — вдруг сказала Юнипа.

Взгляд Мерле скользнул вдоль берега к ближайшему мосту. Нигде ни одного живого существа, в том числе и каменных львов городской Гвардии.

— Где? Я никого не вижу.

— Я их чую, — настаивала на своем Юнипа.

Она громко втянула носом воздух. Мерле краем глаза заметила, как стоящий сзади гондольер с мрачным видом покачал головой, и тоже попыталась уловить что-нибудь в воздухе.

Когда гондола проплыла еще метров пятьдесят, нос Мерле смог кое-что учуять. Пахнуло такой затхлостью, такой болотной гнилью, что в смраде растворились остальные запахи этого медленно идущего ко дну города.

— Ты права.

Так могли пахнуть только каменные львы, которые служили солдатам венецианской Гвардии для верховой езды и в качестве боевых коней.

Действительно, в эту самую минуту огромный монументальный зверь взошел на мост, к которому приближалась гондола. Лев был гранитным, то есть принадлежал к самой распространенной на островах Лагуны породе каменных львов. Были в городе и другие львиные породы, отличавшиеся еще большей мощью, но в конечном итоге это не имело значения. Всякому, кто попадал гранитному льву на клыки, оставалось лишь попрощаться с жизнью. Львы испокон веков считаются символом Венеции, еще с тех пор, когда все они были крылатыми и могли летать по воздуху. По прошествии времени осталось лишь небольшое количество крылатых зверей, находившихся в личном пользовании дожей — правителей Венеции. Остальных львов дрессировщики с Львиного острова или с севера Лагуны лишили способности летать. Львята стали появляться на свет с жалкими бугорками на спине, которые так и оставались бесполезными отростками вместо крыльев. Солдаты венецианской Гвардии крепили на них седла.

Гранитный лев, взошедший на мост, был именно таким, самым обычным зверем из камня. Всадник красовался в ярком гвардейском мундире. За плечами гвардиста на кожаном ремне небрежно болталось ружье — всего лишь горделивый знак принадлежности к касте военных. Солдаты-гвардисты не могли защитить Венецию от войск Египетской Империи — за них это делала Королева Флюирия, — но с тех пор, как более тридцати лет назад город перешел на осадное положение, власть Гвардии очень упрочилась. Правда, произвол военных несколько ограничивался правителями-дожами, которые в обнищалом городе творили что хотели. Впрочем, и дожи, и их Гвардия только тешили себя видимостью своей силы, ибо жители знали, что в случае внезапного нападения никто не в состоянии защитить Венецию. Но пока Королева Флюирия не пускала врагов в Лагуну, власть имущие могли вдоволь наслаждаться своим могуществом.

Гвардист посмотрел с моста вниз на гондолу, подмигнул, ухмыльнувшись, Мерле и пришпорил льва. Зверь взревел и сорвался с места. Мерле отчетливо слышала чирканье каменных когтей по брусчатке моста. Юнипа зажала уши. Мост вздрагивал и шатался от прыжков хищной каменной кошки, гулкие отзвуки метались между домами, мячиками отскакивая от высоких фасадов. Даже сонная вода пришла в движение. Гондолу стало легонько покачивать.

Гондольер выждал, пока гвардист исчезнет где-то в узком переулке, сплюнул в воду и буркнул:

— Чтоб тебя Проклятый Предатель забрал!

Мерле обернулась и вопросительно взглянула на него, но гондольер с невозмутимым видом смотрел мимо нее на канал, медленно передвигая весло.

— Как ты думаешь, нам еще далеко? — спросила Юнипа у Мерле.

Гондольер опередил Мерле с ответом:

— Скоро будем на месте. Вон там, за углом…

И тут же спохватился, что «вон там» ни о чем не говорит слепой девочке. Поэтому быстро добавил:

— Еще пара минут — и будем у канала Изгнанников.

Тьма и давящая теснота всегда нагоняли на Мерле страх.

Канал Изгнанников был как в тиски зажат высокими домами, которые выглядели один мрачнее другого. Почти все они были заброшенными. Пустые глазницы окон чернели на серых фасадах, а деревянные рамы косо висели на петлях, как крылья подстреленной птицы. Из-за взломанных дверей доносились вопли дерущихся котов — обычные звуки в городе с неимоверным количеством бродячих кошек. На подоконниках ворковали голуби, а узкие нехоженые тропы по обеим сторонам канала были припорошены мхом и птичьим пометом.

В ряду заброшенных зданий выделялись всего лишь два обитаемых дома — один напротив другого, они смотрели через канал друг на друга, насупившись и напыжившись, словно шахматисты-соперники. Эти дома отстояли метров на сто от устья тупикового канала и на столько же от окутанного мраком его дальнего конца. На каждом был балкон: на левом — каменный, на правом — чугунный с узорчатой решеткой. Пузатые балконы будто жаждали сцепиться в драке высоко над водой.

В канале — всего шага три в ширину — светло-зеленая вода казалась темной и глубокой. Узкий пролет между обоими жилыми домами едва пропускал дневной свет к воде, которую гондола слегка взбаламутила, — на поверхности лениво закачались два птичьих перышка.

Мерле очень туманно представляла себе, с чем ей придется здесь встретиться. В приюте ей твердили, что она должна быть рада, благодарна за то, что ее отдали сюда в учение. Вот на этом самом канале, в этом тусклом серо-зеленом туннеле ей придется провести многие годы.

Гондола приближалась к жилым домам. Мерле, замерев, прислушивалась, но, кроме приглушенных голосов и неразборчивой речи, ничего не могла уловить. Обернувшись к Юнипе, она увидела, что слепая девочка будто окаменела от напряжения: глаза зажмурены, губы шевелятся, беззвучно повторяя какие-то слова — наверное, те, что ее натренированный слух позволял ей выловить из доносившейся разговорной трескотни. Вот так же мастер, ткущий ковры, иглой выуживает из тысячи нитей именно ту, которая ему нужна.

В доме слева от канала помещалась ткацкая мастерская знаменитого Умберто. В городе считалось предосудительным носить одежду, изготовленную им и его учениками: слишком дурная шла о нем молва, слишком хорошо все знали о его разладе с Церковью. Но те венецианские дамы, которые втайне заказывали у него белье и платья, клялись всеми святыми, что его одежда обладает магическими свойствами. «В платьях от Умберто любая фигура тотчас же делается стройной», — говорили дамы в салонах и на улицах Венеции. И ведь в самом деле телосложение выправлялось. В его платьях люди не только выглядели изящнее, но действительно становились тоньше в талии, как если бы волшебная ткань растворяла лишний жир и устраняла изъяны. Священники в венецианских церквях частенько призывали проклятия на голову мастера за его богомерзкую работу, да так горячо и яростно, что гильдия ткачей в конце концов изгнала Умберто из своих рядов.