Юлия Власова - Соната для Пина и Бара

Некоторое время он ехал на осле верхом, но проку от такой верховой езды было еще меньше, чем от катания на черепахе. С каждой мыслью о скорой встрече с родней Бару становилось всё тоскливей и тоскливей.

«Может, оно и к лучшему, что осел так плетется, — подумал он. — Плетись, дружок, плетись. Мне ох как неохота выслушивать очередную ложь об их благополучии. А еще больше неохота лгать самому. Они-то полагают, будто я преуспевающий барабан. Полагают, что у меня каждый месяц гастроли — а я обычный, рядовой инспектор».

Путь им пересекла линия железной дороги, над которой, обступив полустанок и задумчиво склонив головы, горели оранжевые фонари. Бар остановился, чтобы дать отдых ногам и покормить осла.

— У меня во фляге осталось немного антимоля, но тебе, боюсь, антимоль придется не по вкусу, — сказал он. — Пожуй вот лучше кактус.

Бар очистил кактус от колючек одной левой — даже не поморщился. Колючки ему были нипочем. Осел пожевал-пожевал, выплюнул и резво припустил к чугунке. Видно, горький попался кактус.

— Эй, ты куда! — спохватился Бар. — Из-за одного несчастного кактуса счеты с жизнью не сводят!

И тут вдруг предрассветную тишину прорезал паровозный гудок. Лязгая и грохоча, к полустанку мчался поезд. По всему было видно, что тормозить на этом полустанке машинист не намерен. А осел — ослище ты эдакое! — взял и уселся на шпалах. Бару словно воздух изнутри выпустили. Он выругался словами Одноглазого Ксилофона и поспешил четвероногому другу на выручку.

— Друг ты мне или не друг, а? — спрашивал Бар, белея от натуги. Но, как он ни бился, сдвинуть с места упрямое животное ему оказалось не под силу. А состав несся прямо на них, сигналя, что есть мочи. Осел ревел в ответ, прядал ушами, и, судя по всему, не возражал против того, чтобы его превратили в лепешку.

До полустанка поезду оставались считанные метры.

…Пин и Бар падают с дерева.

У машиниста, который был отставной военной Трубой, при виде скорчившегося на путях Бара глаза полезли на лоб.

— Что еще за доброволец-смертник! — завопил он и, испустив душераздирающий хрип, рванул тормозной рычаг. На его веку еще никто не бросался под колеса.

В этом поезде мирно ехал Пин. Он мечтал о том, как найдет Мастера для Рояльчика, а заодно, быть может, и своего Мастера. Когда произошла экстренная остановка, он свалился с сидения и, ударившись об пол, зазвучал испуганным септ-аккордом. Пассажиры повскакивали со своих мест и бросились к окнам.

— Эй, глядите, там, впереди! — кричали они, высовываясь наружу.

— Какой-то полоумный барабан в обнимку с ослом! У этой парочки явно не все дома! — насмешливо прокряхтел дряхлый Кантеле, потрясая бородой из древесных опилок.

— Барабан? — оживился Пин. Он выпрыгнул из вагона и бегом пустился вдоль рельсов.

Удивительно, что никто не заметил, как в вагон пробрался безбилетник. Нет, всё-таки Бару в последнее время решительно везло! Чтобы не попасться контролеру на глаза, он всю дорогу вынужден был прятаться под сиденьем Пина. Потому как «зайцев» из поезда вышвыривали без лишних разговоров.

— Ты все еще злишься, что Рояльчика прогнали? — спрашивал Пин. Его соседки Арфы думали, что он разговаривает сам с собой, и шушукались друг с дружкой, искоса поглядывая на него.

«Тук!» — раздавалось снизу. Это означало «да». Бар злился. Он, конечно, хотел бы выразить свое негодование как-то по-другому, но при нынешних обстоятельствах благоразумнее было молчать и не шевелиться.

— А знаешь, я ведь раскаялся, — вслух заметил Пин.

«Тук-тук-тук!» — прозвучало из-под сидения, что можно было истолковать как «Не верю!» или «Врешь!».

— Честное слово! Мы с Рояльчиком даже подружились. Видел бы ты, как мы шатались по улицам в день его ухода. А потом он заболел, и я еду по его просьбе… В город Ре. Ты ведь, кажется, туда же направлялся? Я собираюсь в мир Людей, и только мудрец Клавикорд Пизанский может указать мне путь…

… - Милостивые бемоли, да как же так?! — возмущался Бар, когда они сошли на вокзале города Ре. — Даже тебя втянули в эту секту! Они верят в существование мира Людей. А знают ли они, кто такие, собственно, Люди?

Пин сыграл нисходящую гамму. Нет, он понятия не имел, кто такие Люди.

— Вот именно, нет! — продолжал Бар. — И я не знаю. Вполне возможно, что твой Клавикорд всего лишь баламут, возмутитель спокойствия, местный проповедник. И отправит он тебя не в мир Людей, а в какую-нибудь далекую колонию, где нас, музыкальных, разбирают на части, а потом продают эти части за большие деньги. Ты так жаждешь расстаться со своей декой? Или, быть может, с каподастрами?

— О, нет! Только не каподастры! — взмолился Пин. — Я не хочу, чтобы меня разбирали! Пускай лучше разбирают на мне Баха или Моцарта. Это я еще стерплю.

— То-то и оно. С умом надо к делу подходить, — авторитетно сказал Бар. — Клавикорда мы, так и быть, навестим. Но не советую тебе доверять каждому его слову.

Клавикорд Пизанский жил на узкой улочке, где дома были сплошь покрыты плющом. На балкончиках тут и там красовались фиалки, бархатцы и другие непривередливые цветы. Улица уходила вверх и терялась за нагромождениями строений. Над крышами беззаботно плыли облака, сверкало голубизной обласканное ветрами небо.

— Знаешь, мне даже чуть-чуть любопытно, каков из себя этот мыслитель, — сказал Бар, с предвкушением звеня тарелками. — У меня накопилось уже столько доводов, что я в два счета уложу его на лопатки… Или на что там обычно укладывают. Вся его теория о мире Людей разрушится, как карточный домик. Разлетится на осколки! Ох, не могу дождаться.

Пин считал двери длинного-предлинного здания, сложенного из необтесанных камней.

— …Четвертая, пятая, шестая… Восьмая, девятая…

Рояльчик говорил, что стучаться следует в двенадцатую дверь. На этой ветхой, исцарапанной дверце были вырезаны какие-то символы. Музыкальная детвора размалевала ее цветными мелками — то ли в знак благодарности, то ли в отместку Клавикорду. Иной раз он любил поучить малышей уму разуму.

— Я стучать не буду, — заявил Бар. — Меня здесь вообще быть не должно.

— Ну, а я не рассыплюсь, — сказал Пин.

Стучал он долго, так долго, что у него чуть не отвалилась рука. Похоже, Клавикорд под старость совсем оглох и утратил чувство ритма, такта, а также все прочие чувства. Наконец дверь отворилась, и сквозь щелочку просунулся длинный-предлинный нос. Дряхлый Клавикорд был гораздо ниже Пина, так что нос этот едва не уперся ему в клавиатуру.

— Будят тут всякие, — пробурчал мудрец. — Спать мешают.

— Не время спать, дедушка, — как можно вежливей ответил Пин. — Мы к тебе за советом.

— И за напутствием, — вставил Бар. — Да и вообще, сам путь узнать было бы неплохо. Только ты, дедушка, не юли.