Николай Дубов - Сирота

Лешка подошел к трапу, ведущему на каменную стенку пирса. Вахтенный оглянулся на Лешку и пошел к носу.

…Алексея Ерофеевича Смирнова никак нельзя было назвать излишне чувствительным. Друзья считали его суховатым, сослуживцы — сухарем, а буфетчица Даша — просто бесчувственным. Он всегда был ровным и одинаковым, никогда не повышал голоса.

В детстве он не был таким, но детство было давно, а хотел помнить и помнил себя Алексей Ерофеевич именно таким. Это произошло благодаря отцу. Отец был штурманом дальнего плавания, появлялся дома редко и ненадолго. Маленький Алеша старался быть похожим на него во всем. Отец не раз говорил сыну:

"У всех людей достаточно и радостей и горестей. Не следует навязывать им свои. Смотреть на человека в расстегнутой одежде противно, моральная расстегнутость еще противнее. Уважай себя и других, застегивай пуговицы. О чувствах болтают бездельники — деловые люди обмениваются мыслями. Если, конечно, они есть", — добавлял он.

Маленький Алеша старательно застегивался. Из подражания выросла привычка, привычка стала чертой характера. Он не только внешне стал похож на отца, перенял его профессию, — он стал таким же спокойным и невозмутимым во всех случаях жизни, каким остался в его памяти отец.

В самый трудный период блокады тяжелораненый Алексей Ерофеевич долго лежал в госпитале. Потом его в числе других раненых, на излечение которых нельзя было рассчитывать в голодном, заледеневшем.

Ленинграде, отправили на Большую землю по только что проложенной трассе через Ладогу. Перед погрузкой на машины им пришлось ждать в длинном полутемном бараке, похожем на пакгауз.

Раненых доставили уже всех, потом начали вносить, как показалось.

Алексею Ерофеевичу, пустые носилки. Они не были пустыми. Из них вынимали и в ряд укладывали на составленные скамейки маленькие детские тела.

— Мертвые? — спросил кто-то.

Один из санитаров махнул рукой и, вздохнув, ответил:

— Почти.

— Куда же их?

— На Большую отправим. Может, там и оживут, если дорогой не перемрут.

Потом, медленно переставляя заплетающиеся ноги, от двери к скамейкам прошла вереница ребятишек, укутанных во всевозможные одёжки.

Они шли молча и так же молча сели на скамейки. Ждать пришлось долго.

За все время дети не пошевелились, не произнесли ни звука. Возле них так же неподвижно сидела тоненькая девушка с прозрачным лицом.

Алексей Ерофеевич смотрел на провалившиеся глаза, на съежившиеся в кулачок лица маленьких старичков и почувствовал, как его затрясло.

Санитары вынесли носилки с детьми, девушка построила ребятишек гуськом и повела к выходу. Они ушли неслышно, как тени.

После госпиталя Алексей Ерофеевич опять попал на Балтику, служил на миноносце, а когда окончилась война, вернулся в торговый флот и получил назначение на "Николая Гастелло". Каждый раз, когда ему случалось сталкиваться на берегу с бездомными, беспризорными детьми, он испытывал тревогу и смятение. Он знал, что создана сеть специальных детских домов, осиротевших или потерянных родителями детей собирают туда, но они все еще встречались. Сходя на берег, он безошибочно угадывал их и всеми способами добивался, чтобы их забрали с улицы.

Столкнись Алексей Ерофеевич с Лешкой Горбачевым пораньше, он сам отвел бы его в управление порта и не ушел оттуда, не убедившись, что мальчишка попал в верные руки. Теперь он вынужден был перепоручить его третьему помощнику, так как сам не мог отлучиться ни на минуту. У

Алексея Ерофеевича, несмотря на строгий порядок, заведенный им на теплоходе, перед отходом была пропасть неотложных дел. Однако, проверяя грузовые документы и разговаривая с боцманом, он помнил о.

Лешке. Покончив с самым неотложным, он попросил позвать третьего помощника, но тот уже входил в каюту.

— Отправили мальчишку?

— Нет, Алексей Ерофеевич, — виновато сказал помощник.

— Нету его.

— Как — нет?

— Нигде нет. Ни в каюте, ни на судне. Сам везде искал. Сбежал, наверно.

— Вахтенного спрашивали? Вызовите его. Вахтенный ничего не мог сказать. — Видать я мальчишку видал, да я ж не знал, что его стеречь надо. На одном месте не стоишь… Ну, я прошел — может, он и убёг… Темно, дождь…

— Вам не вахту стоять, а лапти плести! — жестко сказал Алексей Ерофеевич. — Идите!

Наступило время отхода. Алексей Ерофеевич, как всегда, пошел на нос, второй помощник — на корму. Над мостиком заревел тифон, отдали носовой и кормовой шпринги, "Николай Гастелло" медленно отвалил от стенки и пошел к выходу из порта.

К утру дождь усилился, и маяк не переставая бросал в море предостерегающие протяжные вопли.

Сразу же за молом в скулу теплохода ударила крутая волна.

"Гастелло" дрогнул, тяжело всполз на нее и, заваливаясь носом, заскользил вниз. Волны шли одна за другой, макушки их разбивались о форштевень, всплескивались на бак. Теплоход тяжеловесно кланялся и снова поднимался. Маяк остался далеко позади, сквозь дождевую мглу голос его звучал все слабее.

Капитан, стоявший на левом крыле мостика, зябко поежился и сказал:

— Я спущусь, Алексей Ерофеевич. Нужно переодеться, да и Черныш, наверно, соскучился. Видимость плохая — как бы нам не поцеловаться с кем-нибудь. Давайте тифон.

Капитан ушел, Алексей Ерофеевич остался на мостике один. Он подходил к рулевому, вглядывался в картушку компаса, проверяя курс, потом опять выходил на открытое крыло мостика, всматриваясь и вслушиваясь в дождевую завесу… Над мостиком время от времени гудел тифон. В густом реве его гасли плеск дождя и удары волн.

Алексей Ерофеевич был недоволен собой. Все-таки следовало выкроить время и самому сдать мальчишку. Что он там делает сейчас, в Батуми, под дождем? Потом начал думать о себе и новом капитане. Николай Федорович принял судно всего пять дней назад, они еще не присмотрелись друг к другу. Как и Алексей Ерофеевич, капитан не из разговорчивых. Сосет трубку и молчит. Пока недовольства не выказывал, однако в черепную коробку к нему не влезешь…

Алексей Ерофеевич оглянулся на звук шагов. Капитан поднимался на мостик с палубы. Алексей Ерофеевич с удовольствием отметил, что, несмотря на изрядную качку, к поручням он не прикасается.

— Отличное судно, — глядя вперед, как бы про себя сказал капитан.

— Вообще люблю теплоходы — надежнее паровиков и чисто. У вас же чистота, как говорят медики, стерильная. Образцовый порядок. Я только не знал, что, кроме руды, мы возим еще и пассажиров…

— Пассажиров? — Алексей Ерофеевич повернулся к нему. — Что вы хотите сказать?

— Только то, что сказал. Сейчас я с одним познакомился.

Капитан вынул трубку изо рта и показал черенком через плечо.

Алексей Ерофеевич перегнулся через перила. Держась за поручень трапа и задрав голову, на палубе стоял Лешка и смотрел на него.