Станислав Фурин - Пионерский характер

…Она тогда и не подозревала, что очень скоро в Москве её ждёт ещё большее волнение. Пионерка Лена Водорезова будет стоять на помосте Дворца Съездов перед всей страной, и ей зааплодируют пять тысяч делегатов XXV съезда КПСС.

И это станет самой высокой оценкой её труда.

От ЦСКА до 704-й школы одна остановка на трамвае. Челноками снуют по коридорам весёлые стайки ребят. Поскрипывает вся в чернильных пятнах дверь с надписью 6«Б». Классная доска — как лёд. На ней тоже ошибаются и падают, рисуют рожицы и исправляют ошибки. В углу мальчишки горячо доказывают преимущество больших перемен. «15 минут урок и 45 перемена. Вот дисциплина-то была бы!» Но звонок не даёт им договорить.

— Идёт! Идёт! Тихо! — предупреждают друг друга парты.

На стене хмурит брови Тургенев. Пожелтевшая морфологическая схема наклонилась к Горькому, и кажется, сейчас сообщит ему что-то важное о причастиях. Учительница раскрывает журнал.

— Сочинительные союзы. Вспоминаем и думаем.

Но на крайних партах у окна думали и вспоминали не только о союзах. На крышке Лениной парты накорябано вечное, как мир, «Вася — дурак». Солнце пригревает даже через стекло. Скоро лето.

— Лен, а в Гётеборге моржи водятся? — толкает в бок соседка.

— Водорезова, пример на сочинительную связь! — требует голос учительницы.

— Моржей не видела, а мороженое там водится очень вкусное, — громко, на весь класс, отвечает Лена.

— Ты что, Лен, пример на союзы спрашивают!! — лезут на лоб глаза соседки.

— Ой, простите… «Шумел сурово Брянский лес, и вихри в чащах вышивали».

После уроков у Лены два часа самоподготовки.

И опять лёд. Вновь скользит сиреневое платье. Снова магнитофон перекручивает знакомую музыку.

Вечером мышиного цвета куртка совсем сливается с асфальтом. Дома всё как всегда. Папы ещё нет. Мама включила телевизор и готовит ужин на кухне. Джонни вертит хвостом с такой скоростью, что становится похож на белый вертолётик — кажется, вот-вот взлетит. Хвост у Джонни — барометр настроения: раз виляет — значит, рад. Кукла Яня, названная в честь бабушки, от усталости совсем закрыла голубые глаза.

Показывает спортивные новости программа «Время». Лена ужинает. Мама по привычке пытается завести электронный будильник, который заводить совсем не нужно. Лена улыбается и уже в который раз перечитывает дарственную надпись на его золочёной крышке: «Дорогой Лене Водорезовой за отличные успехи в фигурном катании от Маршала Советского Союза».

В двадцать два часа начнётся фильм, но Лена его не увидит — у неё режим. Любопытная штука, между прочим. Он заставляет всё делать в своё время: вставать в шесть, ложиться в десять и даже кино смотреть только по воскресеньям. Тренер говорит, что режим — это всесильный и всемогущий волшебник. Тех, кто выполняет его строгие правила, он щедро награждает. «А может он научить меня делать прыжок… в 100 оборотов?! — думает Лена. — Или сделать самой-самой хорошей фигуристкой? А лучше пусть сделает так, чтобы для меня заиграл наш гимн и я бы стояла на верхней ступеньке Олимпийского пьедестала ближе всех к красному флагу с серпом и молотом в уголке».

В этот вечер последним с Большого льда уходил тренер. Давно спали, нахохлившись, воробьи под потолком. Порыв ветра заглянул в лицо, распахнул шубу, но, увидав его усталое лицо, тут же умчался. «Я занимаюсь с Водорезовой уже три года, — думал тренер, — 4800 часов, 4 тысячи… Она — самая работоспособная из всех моих учеников… не боится сломаться, не раскисает. Она всегда катается с аппетитом. Наверное, это и есть счастье, когда человек так рано находит свою скрипку».

Как я прыгала с парашютом

Стрелка высотомера показывает 1000 метров.

Колотится сердце. Прижалась к Назакят, моей подружке, а сама думаю: «Нашла же ты, Лялька, себе приключение… Ходила, упрашивала, чтобы зачислили в школьный парашютный кружок. А теперь ты, кажется, струсила…» Назакят попросила, чтобы мне разрешили прыгать предпоследней: не так страшно, когда следом за тобой полетит подружка.

…Передо мной открылось небо и внизу — огромный коричневый кусок земли. Назакят улыбается во всё лицо и кричит: «Не бойся!» А я, кажется, уже и не боюсь… На всякий случай зажмурилась.

Лечу! Хочется петь от радости… Надо мной плывёт в воздухе Назакят Залиева. «Из неё точно выйдет настоящая парашютистка, — думаю я. — А почему из меня не выйдет? Это мы ещё посмотрим».

Из рассказа Лейлы Гусейновой,

замполита юнармейского отряда школы № 29 г. Кировабада.

Я выстрелил.

Слабым и глухим показался мой выстрел. Звук его увяз в пихтах, утонул во мху.

«Никто не услышит», — подумал я.

Третий день кружил я по тайге и никак не мог выйти к речке Карабуле. Солнце не помогало. Оно появлялось то справа, то слева, маялось над головой и, потускнев, падало в облака.

Пожалуй, никогда ещё в жизни я так не уставал. Две ночи, проведённые у костра, я почти не спал, всё думал и думал, как же выйти к Карабуле, вспоминал свой путь и не мог вспомнить.

На третий день, наверно, я всё-таки пал духом. С отчаяния выстрелил в воздух. Выстрелил второй раз. Никто не ответил. Я опустился на колени в мокрую болотную траву, перезарядил ружьё. Два тонконогих подберёзовика стояли в траве передо мной и жёлтая сыроежка. Зачем-то я сорвал их, сунул в карман рюкзака и снова пошёл вперёд.

Мутный комариный столб стоял надо мною. Я качал от усталости головой, и этот столб качался вместе с нею.

Вдруг я почувствовал запах дыма. Он чуть донёсся и пропал. Но мне показалось: пахнет костром, печёной картошкой и даже ухой.

«Это только кажется, — думал я. — Никого не может здесь быть».

И всё-таки пошёл быстрее.

Под ногами вздыхали, оседая, моховые кочки. От их движения качались мелкие сосенки.

Снова почувствовался запах дыма. Явно пахло печёной картошкой.

«Печёная картошка, — думал я. — Так пахнет только печёная картошка. Кто-то развёл костёр. Геологи или охотники».

И мне вдруг стало весело.

— Эй! Эй! — крикнул я. — Много ли картошки напекли?

Никто не ответил.

— Оставьте мне маленько! Эй!

Никто не ответил.

«Спят, наверно, — подумал я. — Или отошли от костра. За грибами». Я пробежал немного вперёд и увидел наконец дым. Из пихт выползли его клубы, густые и упругие, как парус. Слышно было, как трещат сучья, брошенные в костёр.

Я не был уже новичком в тайге и всё-таки думал, что иду к костру. Я слышал треск, и верно, это трещали сучья, только они не были сложены в костёр. Они горели на земле, на кустах, на живых деревьях. Огонь бежал по земле, подпаливая бурелом, по стволам деревьев подбирался к верхушкам.