Питер Леренджис - Наблюдатели

Все это время Хитер пристально смотрела на меня. Когда я замолчал, она прислонилась к стене и только протянула:

— Вот это да…

— Ты обещала никому не говорить, — напомнил я. — Ни слова!

Хитер молча кивнула.

— Я понимаю, тебе это кажется полным бредом.

— Да нет, что ты, — ласковым голосом пробормотала она.

— Ты так не думаешь?

— У меня только один вопрос. Сколько ты спишь?

— А это еще к чему?

— Я где-то читала, что, когда взрослеют, нуждаются в дополнительном сне. А у тебя как раз этот самый возраст. Понимаешь, такой специфический период, особенно у мальчиков. Посмотри на Макса, на что он похож…

Она не поверила ни одному моему слову! Я готов был убить ее.

Я помчался к дому, предоставив ей бубнить всю эту чушь самой себе.

Когда я вбежал в подъезд, ее рядом не было. Я пересек вестибюль и вызвал лифт. Над дверцей на металлической панели горела цифра 12. Лифт стоял на двенадцатом этаже. Пока он спустится, Хитер будет тут как тут.

Я решил добраться до своей квартиры пешком — мы живем на пятом этаже. Проход на лестницу за железной дверью, которая закрывается на ключ. Я побежал к двери, на ходу вынимая ключи.

В этот момент дверь с лязгом распахнулась, больно ударив меня по руке. Из двери вывалился человек с грязной бородой, в длинном поношенном пальто.

— Аааааааа! — завопил я.

— Аааааааа! — завопил он.

Я отшатнулся к стене.

Человек в пальто стоял, сутуля плечи и глядя на меня во все глаза. Вонь от него была такая, что нельзя было продохнуть. Я узнал его: Андерс Безумный Отшельник с Виггинс-стрит.

— Вы напугали меня, — пробормотал я.

Андерс хихикнул и ощерился. У него не хватало переднего зуба. Волосы свисали засаленными, спутанными прядями, а уж об одежде и говорить нечего. Похоже, он не мылся, не переодевался и не стригся с тех пор… как исчез папа.

Меня пронзила печаль. Папа всегда заботился об Андерсе: заходил к нему время от времени, помогал приводить в порядок квартиру, давал мелкую работенку С какой стати? Да просто папа всех любил, всех до последнего психа. Я так полагаю. Папа всегда говорил, что Андерс раньше был вполне нормальным. Правда, в это трудно поверить. Папа был для Андерса, наверное, единственной связью с реальностью. А теперь оказалось, что именно Андерс был достаточно в здравом уме, чтобы жить. Ну не смешно ли?

— Простите, — пробормотал я, проскальзывая мимо Андерса.

— Он… что… вернулся? — проскрежетал он.

— Кто?

— Твой отец!

— Да нет, — на ходу бросил я. — Он… он исчез.

У Андерса дернулась борода, что, как я понял, должно было означать улыбку.

— «В стране далекой, откуда нет возврата»…

— Может, и так. Как знать?

— А ты уверен? — Теперь Андерс пристально смотрел на меня.

— Как сказать… не знаю… наверное… то есть…

Динь!

Лифт открылся у меня за спиной. Я обернулся — слава богу, не Хитер.

— Скажите об этом маме, — выпалил я, врываясь в лифт.

Поднявшись на пятый этаж, я открыл свою дверь и по привычке швырнул ранец в гостиную. Он, как всегда, приземлился на диване.

Однако мама, совсем не как всегда, схватила его и сбросила на пол.

Волосы у нее были закручены на бигуди, лицо тщательно покрашено.

— Где ты пропадал? Только не неси околесицу. Ты добирался до дома на черепахе? Забыл, что мы должны быть на студии через пятнадцать минут?

Ох, это проклятое шоу!.. Оно просто из головы у меня выпало. Ток-шоу Софи Карп.

— Прости, мам, — пробубнил я.

В этот момент затренькал телефон.

— Приведи себя в порядок и будь паинькой. — Мама сняла трубку. — Слушаю… Да, это я… Где? Нет, не был… Да ничего, спасибо.

Мама со стоном бросила трубку.

— Кто это? — спросил я.

— Какая-то старая женщина из какой-то болотины Толмадж Свомп. Божится, что видела, как отец охотился на крокодилов, она узнала его по фото, которое показали по телевизору. Ладно, пошевеливайся, а то я ухожу.

Пулей лечу в ванную. Лезу под душ. Причесываюсь. Взбиваю кок. Влезаю в чистую рубашку.

Мы едем в центр на старинном рыдване, именуемом такси. Паралитик на колесах. Водитель чертыхается перед каждой канавой, а их, почитай, полдюжины на квартал. Только мне все это до лампочки. Я б даже на верблюде не отказался проехаться. Лишь бы не на метро.

Когда мы, наконец, допилили до офиса местного телеканала Франклин-сити, в животе у меня от возбуждения лягушки квакали. На студии нас отвели в гримерную, где на нас набросились сразу три гримерши. Все было по высшему разряду. Пока я не увидел себя в зеркало.

Мои волосы стояли торчком, от геля с лаком зудела кожа. И ко всему прочему мне еще подвели тушью глаза и щеки размалевали румянами. Я выглядел сущим идиотом.

Не успел я опомниться, как мы с мамой уже сидели в гостиной, в которой обычно идет шоу Софи Карп. А сама ведущая улыбается нам — рот до ушей — и строчит как из пулемета сто слов в секунду. Я не понимал ни слова. Помню только, что выглядела она потрясающе — улыбка наповал, а прическа — закачаешься.

Вспыхнули прожектора. Ослепительно белый свет режет глаза. Заиграли вступительную мелодию. Публика в студии зааплодировала.

Меня всего прямо трясло, в желудок словно кирпичей натолкали.

— Сегодня у нас в гостях мужественная семья, — сказала Софи Карп, когда музыка смолкла. — Мать и сын, люди твердой веры. Полгода назад, глубокой ночью…

Папа. Меня всего колотит. Перед глазами встает сегодняшняя картина… Тормозящий со скрежетом поезд… Огни…

— …И вот теперь, — продолжает Софи Карп театральным голосом, — когда Тейлор Мур и ее сын садятся завтракать, им каждый раз приходится напоминать себе, что не надо резать третий кусок бекона…

Кровь отхлынула у меня от щек.

— …что не надо разбивать в яичницу третье яйцо…

Спокойно…

— …и можно себе представить, какую боль все это причиняет двенадцатилетнему подростку, правда ведь?

Все глаза устремлены на меня. Я поворачиваюсь. Софи Карп стоит слева от меня. Ее микрофон тычется мне прямо в нос.

— Тринадцать. — Голос мой срывается на фальцет на слоге «надцать».

Не слабо. Зрители смеются.

Софи Карп выдает какую-то тупую шутку и тут же делает серьезное лицо.

— Каждый год тысячи людей исчезают, и о них ни слуху ни духу…

Мама судорожно сжимает мне руку.

— Все ли они умерли? — торжественным тоном продолжает Софи Карп. — Это не всегда так, утверждает наша гостья.

Гостья? Что-то нам о гостье не говорили.

— Все приветствуем… Гардению Руэль-Саван!

Занавес у нас за спиной открылся, и публика захлопала. На сцену вышла высокая — под метр восемьдесят — женщина в шелковом тюрбане и длинном струящемся платье. Она неспешно поклонилась. Величественно воссев на кресло справа от мамы, она наклонилась чуть вперед и, положив одну руку на мамину руку, а другую на мою, будто мы старые друзья, приветствовала нас низким голосом.