Александр Бушков - На то и волки

Ситников присмотрелся:

— Пистолет…

Там и в самом деле лежал маленький пистолет, но совсем другой, куда там кандидатовой игрушке. Пистолет как-то так отсвечивал черным матовым блеском, убедительно и серьезно, что даже несведущему человеку сразу становилось ясно: он настоящий и боевой…

— ППК? — сказал тот, что без автомата.

— Ага, — сказал напарник. — Или «Эрма», там же моделей до хрена, под вид «Вальтерочка»… А карманы-то вывернуты, и вокруг на земле купюры, очень даже крупные… Значит, что? На заказное напоролись?

— Я в газете читал, что заказное — это когда из пистолета с глушителем… — заикнулся было Ситников, чтобы только не стоять столбом и не чувствовать себя раздавленным напрочь.

— Это можно и авторучкой, — задумчиво сказал омоновец с автоматом. — Если знать, куда эту авторучку вогнать… Так-то вот, Сусанин… — он внимательно оглядел Ситникова и отступил на шаг. — Эй, эй, ты хоть отвернись, а то на собственную собачку рыганешь!

Ситников едва успел отвернуться и от них, и от Гранда. Все, что нашлось в желудке, рванулось наружу, пачкая рот кислым.

За спиной у него уже трещала рация:

— Я пятый, пятый. Северо-Восточный, шестнадцатый квадрат. Где лесочек. У нас «холодный», серьезный «холодный»…

…Толпа смыкалась вокруг, как многотонная неотвратимая волна прибоя, люди карабкались на леса вокруг недостроенных самолетов. Профессионально отточенное за все эти годы чувство опасности готово было перелиться в панический ужас, а Брежнев вышагивал как ни в чем не бывало, отмахиваясь от склонявшихся к его уху то генерала Рябенко, то других «прикрепленных».

Прошли под крылом. Над головой топот, шарканье — рабочие продвигались по платформам следом за ними, а те, что вокруг, подступили совсем близко, и Данил, ухватившись за руки напарников, едва сдерживал напор, с ненавистью глядя в эти ошалевшие от любопытства, возбужденные лица ни в чем не виноватых людей. Ремень кобуры пополз с плеча, комкая полу пиджака, съехавший пиджак запеленал руку, Данил попытался резко дернуть плечом вверх, но Северцев тянул его в ту же сторону, влево, и ничего не выходило…

Пронзительный скрежет! Рухнула площадка, протянувшаяся во всю длину самолета! Крики, оханье… Вывернув голову, Данил увидел, как Медведев и с ним человек пять местных, напрягаясь что было мочи, удерживают площадку на весу, а люди, скользя по доскам, падают им прямо на головы. Встает сбитый Рашидов, еще кто-то, поднимают Брежнева, и у него течет кровь по щеке, рядом вопит Паша, чуть ли не прижимая «уоки-токи» к губам:

— Машины в цех! Прямо в цех!

И каким-то чудом слух выхватывает из гомона негромкий голос Брежнева:

— Могу идти, могу. Ключицу вот больно…

Толпа напирает. У входа в цех оглушительно взвывают сирены, но машины пробиться не могут. Промелькнул генерал Рябенко — размахивая пистолетом, пробивает дорогу. Цепочка телохранителей распалась, все стягиваются к Брежневу, выстраивая «клин».

И тут Данил, бросив мимолетный взгляд назад, видит, как высокая стойка шасси переламывается, медленно, словно бы даже картинно — и белоснежный, еще неокрашенный фюзеляж, зияя пустыми глазницами окон, заваливается беззвучно, жутко, плавно прямо на генсека и ближайших к нему, и никто этого не видит, кроме Данила, он разевает рот, но крика нет, хочет развернуться к Брежневу и за руку рвануть его подальше, но тело не повинуется, и никак не удается прокачать, которую ключицу повредило объекту… Двигаясь невероятно медленно, заходясь смертной тоской от этой несвободы тренированного тела, он все же хватает наконец широкую ладонь генсека, дергает…

И отрывает Брежневу руку. Крови почему-то нет ни капли, пучок тонких белых нитей тянется от плеча за оторванной рукой, пока не обрывается напрочь.

Пистолет Рябенко, направленный теперь на Данила, выпускает длинную оглушительную очередь…

Данил медленно вынырнул из кошмара, словно из вязкой тины. Полежал пару секунд, прочно привязывая себя к реальности — пока не понял, что он проснулся, что все привиделось, что в Ташкенте в марте восемьдесят второго все так и было, кроме падающего самолета и оторванной руки, конечно…

Звонок надрывался — это и была привидевшаяся во сне очередь. Ольга безмятежно посапывала, уткнув лицо в подушку, ее такие мелочи не будили до срока, бесполезно, в чем ей Данил по-черному завидовал.

Звонили так старательно и настырно, что стало ясно — не уйдут.

— Даже интересно. Кто ходит в гости по утрам?.. — сказал он сам себе, опуская босые ноги на пол и натягивая пестрополосные адидасовские портки. — Кому это мы понадобились в… — покосился на «Ориент» с зеленым циферблатом, неуловимо намекавшим колерами на нечто армейское, оттого-то часы и были куплены, — в восьмом часу утра, понимаете ли?..

Звонок надрывался. Данил вышел в прихожую и прильнул к панорамному глазку. Глазок был устроен на манер перископа, так что, вздумай кто снаружи приставить к нему дуло и выпалить, ничего бы не достиг — не та была дверь.

Правой рукой, не глядя, сбил щелчком со столика газету и мимолетно пробежался кончиками пальцев по рукояткам газового «Браунинга» и боевого ПСМ. И убрал руку.

Похоже, в гости пожаловали власти. По-американски говоря, Law and order. [1] «Закон и порядок», англ.

Тот, что звонил не отнимая пальца, был в рыжеватой кожанке, определенно гонконгской, застегнутой не доверху, так что виднелась милицейская рубашка с темно-сизым галстуком. А за спиной у него, рассредоточившись, стояли трое в серых бушлатах, двое с автоматами, один просто так, с пустыми руками и бравым видом.

— Замели менты нашу черешню… — проворчал Данил, спокойно протянул руку, сграбастал, не глядя, черный пенальчик рации с толстой кольчатой антенной, нажал кнопки.

Секунд через десять откликнулись:

— Пятый. Дежурный пост.

— Барс, — сказал Данил. — Звонят в дверь. Милиция. Четверо. Я открываю.

— Высылать ребят?

— Я бы так и сказал… Обойдусь.

Конечно, они могли оказаться переодетыми мочилами. Такую форму, с какими угодно погонами, понимающий человек при наличии энной суммы раздобудет быстро. Вплоть до полковничьей, с генеральской, понятно, похуже, тут придется подсуетиться.

И все же — если в каждом прохожем видеть врага, а в каждом мундирном переодетого, проживешь, быть может, и долго, но цены тебе как спецу не будет никакой…

Однако дверной цепочки он не снял, понятно. Береженого Бог бережет. Чуть приоткрыл дверь, выглянул и сделал удивленно-вопрошающее лицо. В конце концов он был честным и законопослушным гражданином. Почти.

К самому его лицу вспорхнула и распахнулась красная книжечка: