Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун

Я хотел уехать, но Ряжский не позволил. Он запер меня в своем кабинете, а сам долго отсутствовал, занимаясь убитым Боголюбовым. Прямо под окнами прокуратуры все случилось, следственной бригаде даже не пришлось выезжать на место происшествия.

Мне было плохо – холодно и неуютно. Потом я понял, что это нервы. Бесцеремонно обыскал стол Ряжского, будто мстя ему за свое неправомерное заточение, нашел растворимый кофе и сахар, с помощью кипятильника вскипятил воду, взятую из графина. Кофе меня взбодрил. По-прежнему за окном было сумрачно и мерзко, но теперь я не чувствовал себя одиноким и покинутым, как двадцать минут назад.

Ряжский возвратился во второй половине дня. Он был сильно не в духе, и я его понимал. С ним пришли еще три человека, которых я видел впервые. Ряжский увидел банку кофе на столе, молча взял ее и швырнул в ящик стола. Показывал, что он сильно не в духе и кофе мне больше не видать.

– Вы видели, как все произошло? – спросил Ряжский у меня.

Его товарищи расположились в кабинете кто где: один на стуле у стены, один на подоконнике, еще один оказался у меня за спиной.

– Да.

Я ему рассказывал об этом в самые первые минуты, когда все произошло и из прокуратуры высыпали люди, среди которых был и Ряжский.

– Сколько было убийц? Как они выглядели?

– Я их не видел.

А Ряжский, слушая меня, одновременно порывистыми движениями рисовал на листе бумаги схему.

– Вот, – сказал он. – Это прокуратура, вот вход, – ткнул пальцем в рисунок. – Вот дорога. Где вы стояли?

Я примерился и показал.

– А Боголюбов, следовательно, был вот здесь?

– Да.

– И вы не видели убийц?

– Улица была совершенно пустынна.

– Вы, два милиционера, Боголюбов – и больше никого?

– Кажется, в «воронке» еще сидел шофер.

– Сидел, – подтвердил Ряжский. – Так кто же стрелял?

– Я не знаю.

– Кто стрелял? – мрачно повторил Ряжский.

– Вы думаете – это был я?

Я нехорошо усмехнулся.

– Просто странно, что вы не видели, – пояснил один из товарищей Ряжского.

– Спросите у милиционеров, – огрызнулся я. – Они-то видели?

– Они видели, – подтвердил мой собеседник.

– Видели? – изумился я.

Мне показалось, что он меня провоцирует. Там, на месте убийства, в первые минуты царила совершеннейшая растерянность. И я отчетливо слышал, как конвоиры на расспросы выбежавших прокурорских работников отвечали нечто невразумительное.

– Я, по-вашему, пытаюсь что-то скрыть?

– Мы хотим это понять.

– У вас какой-то обвинительный уклон, как мне кажется.

– Именно кажется, – сообщил Ряжский.

Он, наверное, плохо видел меня, потому что потянулся к настольной лампе и включил ее, но когда сноп света ударил мне в глаза, я понял, в чем дело, – видел такое в фильмах.

– Это допрос? – уточнил я.

– В прокуратуре редко беседуют просто так, по душам, – сказал Ряжский. – Кстати, я хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Это были два разных человека – Ряжский сейчас и Ряжский утром, когда я только к нему пришел. Он стал жестким – хорошее слово, которое все объясняло.

– Я хочу вернуться к нашему утреннему разговору. О вас, о вашей компании, о ваших друзьях. Вы говорили, что все трое участвуют в прибылях.

– Да.

– Поровну?

– Да.

И это я ему уже говорил.

– А кто принимает окончательное решение по всем вопросам?

– Сообща.

– Сообща – это в колхозе, – усмехнулся зло Ряжский. – А в любой фирме всегда есть глава.

– У кого право подписи? – подключился один из присутствующих.

– У меня, – ответил я.

– Значит, вы и есть глава?

– Формально.

– А реально? Демин, да? А вы просто подставной?

Мне не понравилось, что они готовы записать Демина едва ли не в мафиози, и поэтому сказал:

– Никакой я не подставной.

– Значит, вы все-таки главный?

– Значит, я.

Я только сейчас обнаружил, какой железной хваткой обладают эти люди. Они строили разговор так, что без особого труда получали нужные им ответы – даже в тех случаях, когда я пытался этому воспротивиться.

– И по поводу Гончарова, следовательно, тоже вы принимали решение?

– Решение – о чем?

– О том, чтобы его принять в ваш коллектив.

– Такое мы решаем сообща.

Я думал, что Ряжский снова напомнит мне о колхозе, но вместо этого он сказал:

– Неувязочка. Вы вот мне говорили, что Демин как раз был против.

Говорил, правда. Черт, как он, оказывается, все цепко удерживает в памяти, и то, что в прежних наших с ним разговорах прозвучало лишь как нечто незначащее, о чем я уже и забыл, для Ряжского, оказывается, имело очень немаловажное значение, и все он держал в глубинах своей памяти очень аккуратно – словечко к словечку, факт к факту. Знал, что все ему еще непременно понадобится.

– Да, Демин был против.

– А почему?

– Ну, не знаю. Несимпатичен ему был Гончаров, так следует понимать.

– Причина должна быть. Антипатия всегда начинается с чего-то.

– Он нам съемку сорвал.

– Кто?

– Гончаров.

Про это я ему уже рассказывал – в тот самый вечер, когда был убит Гончаров. Но Ряжский сделал вид, что ему все равно интересно. Я понял – хочет, чтобы и его товарищи послушали. И я все рассказал заново.

– До съемки вы знали Гончарова?

– Нет.

– А его супругу? Как ее, кстати, зовут?

– Нина Тихоновна.

– Нину Тихоновну знали?

– Нет.

– А как же Гончаров попал в вашу программу?

– По письму, которое написала его жена.

– Оно у вас?

– В архиве.

– А где архив?

– В нашем офисе.

– Хорошо, – сказал Ряжский, и я понял, что к истории с письмом он еще непременно вернется. – Значит, Демин был против. А ваша компаньонша, Светлана?

– Она была не против.

– Но энтузиазма не проявляла, – уточнил Ряжский.

– В общем, да.

– Значит, все-таки именно вы взяли Гончарова в команду?

Можно было и не отвечать. Я вновь обнаружил, что они незаметно подвели меня к ответу, который только один и был возможен. Они не пытались грубо надавить на меня, показать, что могут повернуть дело хоть так, хоть эдак, они упорно шли к одной известной им цели, и их поступь была тверда и основательна. У меня в груди появился нехороший холодок, когда я это обнаружил.

– Зачем вам был нужен Гончаров?

Ну почему они раз за разом возвращаются к этой теме? Я бы мог подумать, что они зациклились на этом вопросе, потому что пребывают в тупике, топчутся на месте, не зная, в какую сторону сделать следующий шаг, – если бы не опыт моего с ними разговора в последние тридцать минут. Я уже знал, что ни о чем они не спрашивают просто так, из заурядного любопытства.

– Он проявлял завидную настойчивость, – ответил я.

– А вы, значит, были против?

Конечно, я не был против. Только что сам сказал им об этом.