Гривадий Горпожакс - Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014

– Их продают на всех перекрестках?

– В основном на Центральном рынке.

– Вас понял. Какие будут указания?

– В два у Центрального телеграфа.

Джин повесил трубку и мысленно исписал телефонную будку набором самых страшных проклятий. Он был отвратителен самому себе. Тянет девушку на этот страшноватый обед, будет знакомить ее с Лотом, опять выдавать себя за другого…

В дверях метро он заметил чей-то знакомый профиль.

Человек торопился куда-то. Он прошел, не оборачиваясь, несколько шагов и сел в машину.

Последнее время Джин стал придирчивей присматриваться к окружающим. Ему казалось, что некоторые лица, мелькающие вокруг, назойливо повторялись.

– Я становлюсь подозрительным, – сказал он, встретившись у телеграфа с Лотом.

– Заметил «хвост»? – быстро спросил тот.

– Да нет, просто нервы.

– Это последний рывок, Джин, и я тебе выбью отпуск. Катанешь с Ширли на Бермуды..

Ровно в два подошла Тоня. В отличие от большинства своих сверстниц она не любила опаздывать на свидания.

Джин представил Тоню Лоту.

– О! – воскликнул Лот. – Мой товарищ имеет вундершонсте… как это… превосходный вкус!

Тоня обрадовалась встрече с «Марком».

– Пойдемте, – сказала она. – Нас уже ждут. Это совсем рядом, – два квартала…

– Ого, какие тюльпаны! – воскликнула Инга, приглашая гостей в дом.

– Привет, Инга! Это Франк Рунке, мой приятель из ГДР, – представил Джин Лота. – Приехал к нам с миссией дружбы.

– Рунке! – поклонился Лот. – Франк Рунке. Говорю по-русски «зеер вениг».

– Проходите в столовую… Папа! Гости пришли.

Инга с Тоней ушли на кухню заканчивать приготовление к обеду. Из кабинета вышел Николай Николаевич.

Он был одет по-домашнему, в белой рубахе, без галстука, рукава закатаны до локтей.

Лот сразу же отметил мускулистые руки и сильную фигуру уже довольно немолодого человека. Заметил и главное – родинку под левым ухом, похожую на пятипалый кленовый лист. И тот же рост, что у младшего брата, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы. Эн-Эн-Эн даже больше похож на старика Гринева.

Бронзовый загар подчеркивал сухое, продолговатое лицо Николая Николаевича с двумя резкими продольными морщинами вдоль щек.

Он приветливо улыбнулся, встретившись глазами с Джином.

– Присаживайтесь… Старый друг? – мягко спросил он.

– Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.

– Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город – не твой проспект без товарища.

– Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.

– Гут! – Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.

– У вас курят? – поинтересовался Лот.

– Пожалуйста, – Николай Николаевич придвинул пепельницу.

Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.

– Простите, вы воевали? – неожиданно спросил Николай Николаевич.

– Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?

– В Мюнхене, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец – друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.

– Это естественно, – задумчиво произнес Николай Николаевич. – Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов – они нас выбирают».

– Я люблю прозу Гейне, – сказал Лот. – Особенно «La Grande». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.

– Я читал его «Закат Европы».

– Это наш позор… – вздохнул Лот.

– А Эрнста Буша вы любите? Я помню его песни. Особенно «Болотные солдаты»…

Лот не спеша подошел к роялю, поднял крышку, прочел вслух:

– «Беккер»!.. Можно?

– Бога ради.

Лот придвинул стул, толкнул клавиши и негромко запел:

Джин открыл рот от изумления.

– Вы молодец!

Николай Николаевич подошел к роялю.

– Видимо, есть у нас всех что-то такое, что не истребить и не унизить.

Джин прикурил и сфотографировал теперь Лота с Николаевым.

– Куда же оно денется, наше прошлое! – Лот встал. – Мой отец был спартаковцем. Его замучили в гестапо. Мне и самому порядком досталось. Я мог бы составить реестр пыток и зверств, учиненных надо мной.

– Чем вы теперь занимаетесь, товарищ Рунке? – поинтересовался Николай Николаевич.

– Я по профессии переводчик, а по призванию – петрограф.

– Ваше призвание – моя любимая наука. Я ведь коллекционирую камни. Не будь я математиком и не приговори меня к ней создатель, я бы…

Лот порылся в карманах и достал оттуда два удивительных агата. Прежде чем протянуть их Николаю Николаевичу, он, как истый камневед, потер их рукавом пиджака.

– Они точь-в-точь коктебельские!

Николай Николаевич вначале положил камни на ладонь, а потом каждый из них поочередно поднес поближе к глазам.

– Обработаны по первому классу, – сказал он. – Что ж, раз так – пойдемте. – И он увлек Лота и Джина за собой в кабинет.

– Обед готов! – послышался из столовой голос Инги.

Николай Николаевич торжественно достал с полки свои сокровища: коробки, в которых, как птенцы в гнездах, лежали агаты, сердолики, фернанпиксы самых разнообразных форм и расцветок.

Лот обшарил глазами кабинет.

Три стены снизу доверху были обшиты полками. Здесь в основном были книги по математике, физике и биологии. Одна полка отдана русской классике. Много словарей – немецких, французских, английских. У окна стоял огромный стол из красного дерева; казалось, он состоял из сплошных ящиков, не только впереди и сзади, но и с боков. Над столом возвышалась старинная лампа с куполообразным абажуром. На стене висел портрет молодого Эйнштейна, играющего на скрипке.

– У вас, по-видимому, в кабинете не курят? – предупредительно спросил Лот, разглядывая у окна продолговатый и прозрачный как слезинка сердолик.

– Я не курю, – как бы извиняясь, сказал Николай Николаевич, – и у меня в кабинете друзья стараются тоже не курить.

– Я, я, натюрлих!..

– Вы знаете, что меня в свободное время больше всего занимает? – после небольшой паузы спросил Николай Николаевич. – Обтачивание камней… Как это интересно, пытаться каждому камню найти свойственную только его сущности форму! Эта работа близка к искусству… Не так ли?