Кирилл Шелестов - Пасьянс на красной масти

Я был разочарован, не найдя поблизости жены Хасанова. Можно, конечно, было предположить, что в Нижне-Уральске не подразумевалось присутствие женщин за главным столом, но она не производила впечатление женщины, признающей чьи-либо законы, кроме ее собственных.

Осматривая собравшихся, я в очередной раз отметил про себя, что на наших банкетах никогда нельзя понять по одежде гостей, где вы находитесь: на торжественном официальном мероприятии или на вечеринке цирковых артистов, не успевших разгримироваться после представления. В русской глубинке человека нельзя заставить одеваться сообразно случаю и не напяливать на себя самое яркое и экстравагантное, что есть в его гардеробе. Если бы наше нижнее белье стоило дороже костюмов, то мы носили бы его поверх своих вечерних нарядов. В галстуках тут были трое: Силкин, я да Гоша, оставленный мною в холле. Даже на хозяине вечера под расстегнутым вечерним пиджаком была какая-то цветная футболка с игривой надписью.

Женские наряды радовали глаз обилием золотых блесток, а длина прозрачных синтетических юбок будила во мне смутные воспоминания о посещении стриптиз-клубов в Москве.

Наконец я отыскал жену Хасанова. Она сидела за столиком в конце зала, беседуя с какой-то парой. На ней было длинное черное платье с низким вырезом. Густые светлые волны волос были убраны в прическу. Голову она держала прямо, и я засмотрелся на точеный фарфоровый профиль с капризным ртом и высокую хрупкую шею. Гошa был не прав. Толстые девушки не всегда нравились мне больше красивых. Случались и исключения, ансамбль на сцене грянул что-то бравурное, и посреди зала появился нескладный немолодой мужчина с лицом в бородавках.

— Дорогие гости! — радостно пролаял он в микрофон. — Позвольте мне открыть наш сегодняшний вечер, посвященный дню рождения гордости нижнеуральского бизнеса, выдающегося человека Федора Хасанова. Первое слово я предоставляю ему!

Свет на секунду погас, кто-то вскрикнул, и на экране над сценой появилась цифра 40, соответствовавшая возрасту у именинника. Свет вновь зажегся, и флагман местной коммерции поднялся с места под аплодисменты гостей.

Готовиться к публичным выступлениям он явно считал потерей времени, и красноречие не входило в число его достоинств. В этом смысле Хасанов отличался от Гоши лишь тем, что Гошу я мог заставить вовремя поставить точку. А Хасанова не мог.

И потому он сразу потонул в пучине несвязных слов. Я не слушал его, залюбовавшись его женой. Она не видела меня. Спокойным и внимательным взглядом она следила за мужем. Когда он был близок к завершению, она поднялась и проследовала к нам. В это время гости захлопали, и стало непонятно, кому именно предназначаются аплодисменты: ее наконец замолчавшему мужу или ей, царственно пересекавшей зал.

Она обогнула стол и подошла к Хасанову, который был ниже нее на полголовы. Наклонившись, она поцеловала его в волосы и чокнулась с ним шампанским. Он поспешно сел, вероятно, стесняясь разницы в росте.

Микрофон в руках ведущего снова гавкнул, и Силкин расправил плечи, готовясь говорить. Однако тут вышел конфуз. Ко всеобщему изумлению, слово было предоставлено не ему, а Рукавишникову как представителю губернской думы.

Силкина перекосило. Рукавишников окинул его торжествующим взглядом и, не спеша, поднялся. У него было грубоватое мужицкое лицо в красных прожилках и морщинах. Он был стареющим выпивохой, раздражительным и шумным, но совсем неглупым.

— Дорогой Федя! — начал он. — В этот торжественный день…

— Какое хамство! — негодующе прошептал Силкин, наклоняя ко мне свое худое, дергающееся лицо.

— Да, это уже через край, — согласился я.

— Просто свинство, — продолжал шипеть он мне на ухо.

— Даже не знаю, как вы терпите, — подлил я масла в огонь.

Мне предстояло проскучать здесь часа три-четыре. И хотя я, зная его робкий нрав, не надеялся подбить его на драку с Рукавишниковым, какие-то развлечения пора уже было придумывать.

— А я сейчас уйду! — вдруг объявил он, загораясь. — Вот так возьму, встану и уйду!

— Тогда я с вами! — заверил я, глядя ему в глаза. — Давайте еще и стол опрокинем! Как будто нечаянно!

Он, верно, никак не ожидал, что я столь решительно возьмусь за укрепление его авторитета, и не нашелся, что ответить. Покидать праздник и крушить мебель он явно не собирался. Вместо этого он отвел глаза, закашлялся, полез за платком, вытер лоб и налил себе вина.

Вновь раздались аплодисменты, знаменующие окончание речи Рукавишникова, и опять загремел ведущий. Силкину все-таки дали слово. Он живо вскочил, парадно улыбнулся и прочистил горло.

— Размышляя над путями современного бизнеса… — заученно начал он.

Ничего больше он сказать не успел.

В жизни каждого человека бывают периоды чудовищного невезения, когда даже получение правительственной награды в Кремле неожиданно оборачивается, по циничному выражению нашего народа, приобретением венерической болезни. Вероятно, такой день выпал на долю Силкина.

Он стоял, все еще улыбаясь, готовый излиться длинной речью, как вдруг раздался топот ног, возгласы «Куда прешь, Сергеич?», «Сюда, кажись, мужики!» и невразумительная брань, без которой у нас даже высокообразованные люди не начинают и не заканчивают фразу.

В зал ворвалась живописная группа, которую поначалу можно было принять за приглашенных актеров. Ее возглавлял резкий, напористый человек в черной кожаной куртке, с каким-то прокурорским лицом. Его черные глаза горели исподлобья такой одержимостью, что вы сразу начинали опасаться, не прячет ли он за пазухой гранату. За ним едва успевали двое крепких ребят помоложе, с довольно простецкой внешностью. Замыкала шествие толстая, запыхавшаяся женщина средних лет в цветастом платье, слишком ей коротком и тесном. Двумя руками она тащила авоську с огромным арбузом.

Человек в кожанке быстро пересек зал и, приблизившись к остолбеневшему Силкину, пронзительно уставился на него.

Силкин дрогнул и невольно отступил назад.

— Дай-ка сюда! — скомандовал мужчина и вырвал у него микрофон.

Зал замер. Даже бандиты следили за происходящим как завороженные, не двигаясь с места.

— Да кто это такой? — раздался женский голос.

— Спокойно, граждане, — мрачно проговорил мужчина, и голос его, усиленный микрофоном, театрально раскатился по ресторану. — Я — Бомбилин!

Это действительно был Бомбилин, и даю слово, я не репетировал с ним этого появления, потому что до такого не додумался бы даже я.

Бомбилин, не обращая больше никакого внимания на уничтоженного Силкина, повернулся к Хасанову. И заговорил в своей суровой обвинительной интонации, словно читая приговор.