Валерия Вербинина - Подмосковная ночь

– Только – что? – не выдержал Опалин, когда пауза слишком уж затянулась.

– В соседней комнате я нашел портрет. Я точно помнил, что раньше видел его на чердаке. Не знаю, как он вообще уцелел. Лидия Константиновна говорит, что раньше в доме было много картин, но почти все погибли. Правда, большинство из них нарисовала Зинаида Станиславовна – она баловалась живописью. Кажется, один из ее любовников был художником…

– Так что с портретом-то? – не утерпел Опалин.

– А то, что непонятно, каким образом он оказался в комнате. Я пытался выяснить, кто принес его с чердака, но все смотрели на меня, как на сумасшедшего. Портрет просто перенесся с чердака в комнату, ясно?

– И кто же был на нем изображен? – спросил собеседник, почти уверенный, что знает ответ наперед.

– Как кто? Сергей Иванович Вережников, – ответил учитель.

Вечером того же дня Опалин сидел в своей комнате на кровати и смотрел на натюрморт на противоположной стене. Сумерки вползали в открытое окно, и где-то в саду пел соловей. Иван не зажигал света. Ему хотелось разобраться в своих ощущениях. Картина, на которую он глядел, в полутьме казалась смутным пятном и оттого не отвлекала его от размышлений.

Поговорив с учителями, он собирался сходить в деревню, но неожиданно разразилась гроза, и Иван, чтобы занять себя, стал осматривать дом.

Он переходил из комнаты в комнату, пощупал стол, о котором ему рассказал Киселев, и убедился, что это обычный предмет мебели, не слишком легкий, но и не настолько тяжелый, чтобы его нельзя было сдвинуть с места. Данный факт, впрочем, никак не объяснял, почему стол ухитрился летать без крыльев и без каких-либо видимых приспособлений. Расспросив Лидию Константиновну, Опалин выяснил, что движущийся и стучащий сам собою стол, который она видела, был тот же самый и что раньше за ним любил сидеть Сергей Иваныч, проводя свои сеансы.

Затем Опалин пожелал увидеть портрет, который сам собою перенесся с чердака в бывший бальный зал на втором этаже усадьбы. С портрета глядел холеный старорежимный господин с остроконечной бородкой и усами. На вид в нем было не больше чертовщинки, чем, к примеру, в тарелке окрошки. Иван отвернулся от портрета и недовольно почесал нос.

Он осмотрел все помещения на обоих этажах усадьбы, не пропустив ни одного чулана, ни одного закутка. Наверху остатки былой роскоши и изящные колонны причудливо сочетались с покосившимися оконными рамами и отходящими от стен обоями, которые в иных местах висели лоскутами. Здесь еще оставалось некоторое количество мебели, но уже ощущался тот особенный нежилой дух, который обычно предшествует запустению и забвению. Несколько комнат на втором этаже были отведены для комсомольцев, и в одной из них старинная кровать с остатками балдахина соседствовала с бюстом Калинина и изображениями Ленина и Троцкого. Тем, кто жил в столице и пристально следил за происходящими событиями, было ясно, что товарища Троцкого выдавливают из партии, что его атакуют со всех сторон и что подняться ему уже не дадут. Однако в провинции не так хорошо держали нос по ветру, и, кроме того, следует сказать, что сторонников у Троцкого было немало и его слава создателя пролетарской революции работала на него еще долго.

Спустившись на первый этаж, Опалин заглянул к Киселеву. В комнате, которую занимал Платон Аркадьевич, на стене висел совершенно иной портрет – Лев Толстой, и вовсе не в виде хмурого старца с кустистыми бровями, каким его принято обыкновенно изображать, а в образе молодцеватого офицера с николаевскими эполетами. Заметив, что гость заинтересовался портретом, Киселев оживился, сел на своего конька и прочитал целую лекцию об учении Толстого, а также о его художественных произведениях. Слушая его, Опалин сделал только тот вывод, что его собеседник должен быть хорошим учителем.

Затем Иван сделал перерыв, чтобы покурить, и отправился осматривать погреб, где не обнаружил ничего особенного. Теперь ему оставалось обследовать только чердак, где нашлось кое-что поинтереснее, а именно – заброшенное гнездо дрозда с яйцами невероятного бирюзового оттенка, разнообразный хлам, преимущественно железный (деревянный весь пошел на растопку в недоброй памяти 1918-1921 годах, на которые пришелся пик разрухи и хаоса гражданской войны), а также телескоп на треноге.

– Дореволюционный еще, – пояснил учитель, – его купили, но так и не успели собрать. Мне сказали, что одно время Зинаида Станиславовна интересовалась астрономией… Оптика цейссовская, представляете? Я его случайно нашел в одном из ящиков, собрал – будем с ребятишками на звезды смотреть…

Заинтересовавшись телескопом, Опалин припал к окуляру и стал поворачивать прибор в разные стороны. Он разглядел верхушки леса, деревню, церковь, кладбище и даже паровоз, подходящий к станции. Все было видно как на ладони, и про себя он решил, что телескоп – чертовски хорошая штука.

– А священник тут есть? – неожиданно спросил Опалин.

Киселев мысленно отметил, что Иван не стал употреблять слово «поп», имеющее уничижительный оттенок, и поглядел на собеседника внимательно. Несмотря на весь свой опыт, учитель никак не мог понять, что Опалин представляет из себя. Иногда он казался простым, как таблица умножения, а иногда озадачивал, вот как сейчас.

– Отец Даниил, – сказал Платон Аркадьевич в ответ на вопрос собеседника. – Зачем он вам?

– Поговорить, – туманно ответил гость, почесывая ухо.

– Он старый человек, – буркнул учитель. – И совсем не враг советской власти.

– Вы к нему обращались? – Опалин круто повернулся к собеседнику. – Ну, насчет призрака, который тут шляется?

Это был уже второй раз, когда Киселев понял, что московский гость совсем не прост, да что там – несмотря на молодость, чертовски проницателен.

– Угадали, – пробурчал Платон Аркадьевич. – Ладно, черт с вами, – разозлился учитель, – он тут был.

– Со святой водой и молитвами? Изгонял злых духов? И как, помогло?

– Нет, – сухо ответил учитель. – Послушайте, если вы намерены разводить антирелигиозную пропаганду…

– Я из угрозыска, – усмехнулся Иван. – Это не по моей части. А труба у вас хорошая, – он кивнул на телескоп. – Просто отличная. Кто еще о ней знает?

– В смысле?

– Кто знает, что она тут стоит?

– Гм… Ну, я говорил Лидии Константиновне…

– А еще кому?

– Кажется, никому.

– Отлично. Впредь до моего особого разрешения прошу о телескопе никому не сообщать. Это понятно?

– Понятно, – проворчал Платон Аркадьевич. Хотя на самом деле он ничего не понимал.

Когда дождь кончился, Иван отправился обследовать сад. Часть деревьев была вырублена, а за домом располагался огород, и, поглядев на него, Опалин сразу же понял, что занимается им человек, не имеющий достаточных навыков, и только потому, что жизнь заставила. Грядки кривые, овощи посажены то слишком тесно, то чересчур просторно, половина кустов не плодоносит, – одним словом, совсем не то, что на огороде возле станции, где чувствовалась неустанная забота и любовь к делу. «Интересно, Терешин занимается огородом или все-таки Марфа… – мелькнуло в голове у Ивана. – Наверное, жена, хоть он и корчит из себя главного. Все-таки хорошая хозяйка видна сразу…»