Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг [Компиляция]

— Я сказал что-то смешное? — внезапно спросил гигант, круто поворачиваясь к собеседнику.

Максим Александрович понял, что улыбка его неуместна, и постарался принять серьезный вид.

— Может быть, вы мне все-таки объясните, в чем дело, Поликарп Игнатьевич? — тихо, но весьма выразительно отчеканил он.

Где-то слишком громко включили радио, и приятный голос пропел: "Теперь сходитесь" [70] Из оперы Чайковского "Евгений Онегин". . За окнами загрохотал трамвай, в дверь сунулся взъерошенный Черняк с гранками в руках, но заведующий махнул на него рукой, и тот провалился сквозь землю. Черняк всегда выглядел так, словно за ним кто-то гнался. Имея самую обыкновенную внешность, он ухитрялся влипать в многочисленные романы, любовницы рожали ему детей, а так как тогдашнее законодательство в части выплаты алиментов было крайне жестким, вся его жизнь сводилась к тому, где бы найти еще денег. Он хватался за любую работу и никогда ни от чего не отказывался. Но, впрочем, вовсе не дела коллеги интересовали Басаргина в эту минуту. Он чувствовал, что заведующий чего-то недоговаривает, и предпочитал, чтобы тот объяснился откровенно.

— Я же вам сказал, Максим Александрович, — промолвил Поликарп Игнатьевич с неудовольствием.

— Нет.

Промолчали. Трамвай прошел, радио заскрежетало, мелодия рассыпалась, и голос умолк. Тишина воцарилась в кабинете, и было лишь слышно, как вялая осенняя муха жужжит и бьется о запыленное стекло.

— Вы хотите, чтобы я проследил, как продвигается следствие по делу Колоскова? — Писатель пошел ва-банк.

Поликарп Игнатьевич метнул на него быстрый взгляд, потер лицо и рухнул в кресло.

— И если я подружусь с этим Опалиным, мне будет легче все узнать? — гнул свою линию Басаргин.

— Ничего не имею против, — ответил Поликарп Игнатьевич, глядя ему в глаза. — Исчезновение Алексея Константиновича… оно серьезно спутало карты… И последствия могут быть… могут быть…

Он колебался, ища обтекаемое продолжение фразы, но оно никак не приходило на ум.

— А, черт бы его побрал! — сиплым шепотом бешено выпалил заведующий.

Басаргин отвел глаза. Ему стало неловко. Ясно, что произошло нечто скверное — настолько, что может рикошетом ударить по всей редакции, иначе Поликарп бы так не нервничал и не изобретал никому не нужных очерков о жизни рядовых агентов угрозыска.

— Значит, мы с вами договорились? — спросил гигант более спокойным тоном, хотя его лицо до сих пор ходило ходуном.

— Вы можете на меня рассчитывать, — пообещал Басаргин, вставая с места. По правде говоря, ему хотелось поскорее уйти.

Вернувшись в свой кабинет (впрочем, кабинетом это можно было назвать с большой натяжкой — бывшая классная комната, в которую затолкали дюжину разнокалиберных столов), Басаргин подошел к стене, на которой висел старого образца аппарат, и сделал несколько звонков. Очевидно, они ни к чему не привели, потому что писатель повесил трубку, прошел за свой стол и сел, рассеянно ероша светлые волосы и глядя в окно.

За соседними столами сотрудники толковали о сахаре, о шестипроцентном займе, о свежем фильме "Дом на Трубной".

— Вздор какой-то, жильцы мусорят, весь дом — большая коммуналка, ну, зачем мне это? Я и в жизни все это вижу каждый день…

— А мне показалось, что это сатира, причем очень едкая…

— Ну, сатира — от того, что они будут ругать коммуналки, меньше их не станет…

"И ведь это изо дня в день, — подумал Максим Александрович, чувствуя, как начинает колоть в виске, — разговоры об очередях, о кино, о получке, почти никогда — о книгах, о хоть каких-то духовных интересах… как они живут, боже мой? Зачем? Для чего? Мне, когда я их слышу, и то хочется повеситься…"

Но пока ему захотелось выйти покурить, и он двинулся к выходу, нащупывая в кармане пачку папирос.

Однако, едва невыносимые коллеги исчезли из виду, курить Басаргину расхотелось. Вспомнив кое-что, он зашагал к кабинету с надписью "завхоз" и обнаружил там Должанского, который с обычным вежливым вниманием слушал очередного начинающего поэта. До слуха Максима Александровича долетели только две строки, но уже по ним все было ясно:

— Очень, очень интересно, — сказал Должанский кротко. — А главное, свежо. И оригинально!

— Петр Яковлевич, — вклинился Басаргин, — заведующий срочно требует от вас обзор. Он готов?

— А, ну да, обзор современной поэзии, — тотчас нашелся собеседник. — Простите, я еще за него не принимался…

— Петр Яковлевич, ну как же так? Он ждет! — продолжал куражиться писатель. — Между прочим, в прошлый раз вы уделили ЛЕФу слишком много внимания…

— Только Маяковскому, он у нас печатается, — хмыкнул Должанский.

— Маяковский — вчерашний день! — презрительно фыркнул поэт, сверкая маленькими глазками из-под сросшихся бровей.

На вид гостю было немногим больше двадцати, и макушкой он едва доставал писателю до плеча. Грязноватая толстовка и непонятного цвета штаны удачно дополняли облик питомца муз, впрочем, сапоги, которые, очевидно, перед визитом в редакцию поэт озаботился как следует начистить, говорили в его пользу. Темно-синий картуз подозрительного вида он положил на стол Должанского.

— Извините, товарищ, мне надо писать обзор, а время поджимает, — сказал Петр Яковлевич.

— Понимаю, понимаю. — Поэт вздохнул. — Так вы покажете мои стихи кому следует? Вы говорили, у вас главный редактор все решает.

— Непременно, товарищ, непременно, — заверил его Петр Яковлевич. — Стихи о трубе. Как я могу забыть?

Поэт с подозрением покосился на него, но собеседник, казалось, говорил совершенно серьезно.

— У меня еще поэма есть, — решился гость.

— Поэм не печатаем, — сказал Басаргин и пустился в объяснение того, сколько строк может вместить вся газета и сколько из них уделяют поэзии. Поэт смотрел сквозь него и недоверчиво хмурился.

Наконец объединенными усилиями гостя удалось выставить, и он ушел, оставив после себя сильный запах несвежего белья и вонючей махорки, но через несколько мгновений вернулся, потому что забыл картуз. Писатель подал ему требуемое и захлопнул дверь. Должанский распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

— Петр Яковлевич, — объявил Басаргин, — должен признаться, я вам завидую.

Должанский резко повернулся:

— Чему?

— Тому, как вы с ними разговариваете. Клянусь — я бы давно уже кого-нибудь из них убил.

— Это не поможет, — ответил Должанский, страдальчески морщась. — Их много.

Оба рассмеялись.

— Вот что, Петр Яковлевич, — продолжал Басаргин, — я не знаю, удастся ли мне зайти к вам сегодня за книгой Бунина, потому что меня некоторым образом огорошили…