Светозар Чернов - Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Вот, а еще говорят, что это у нас в России свободы нету! — Нижебрюхов ударил кулаком по бархатному барьеру ложи. — Да сиди себе на любой речке с удочкой сколько влезет — ни одному уряднику и в голову не придет тебя загрести.

Оркестр заиграл бравурный марш, и на эстраду выскочила стайка юных купальщиц в наброшенных на плечи накидках всех цветов национального флага. В рядах и ложах послышалось нарастающее сопение — сильный пол замер в ожидании.

— Ну же, скидавайте! — крикнул в нетерпении Нижебрюхов.

Девицы изящно освободились от накидок, оставшись в одних обтягивающих плотные тела синих и красных трико. Они прошли по мосткам на Камамбер и расположились там, болтая в воде ногами и потягивая из бокалов. Вслед за хлопаньем пробок на Камамбере раздались такие же хлопки открываемого шампанского в ложах.

— Господи, какие красавицы! — сказал Нижебрюхов. — Артемон, давай выпьем. Я их потом тоже всех закажу.

— Да как можно: вот так вот выйти перед мужчинами почти голой и при этом еще пить вино, словно какая-то уличная девка! — возмутилась Дарья.

Сидевшая рядом с ней длинноносая товарка Симоны бросила озабоченный взгляд на Нижебрюхова. Мадам Боннье получила за них с купца как за ночь, но для себя они рассчитывали на щедрые призовые. Если русский купец увлечется циркачками, им может ничего не достаться вовсе сверх того, что им отжалеет мадам завтра утром. Вот Симона свое за сегодня получит, вон как прилипла к этому русскому дураку.

— Смотрите, у той мадемуазель точно такое же платье, какое было у меня этим летом! — воскликнула Симона, показывая Артемию Ивановичу на одну из девиц, которые явились из-за занавеси и, пройдя вокруг бассейна, уселись прямо перед ними на барьере. — И шляпка такая же, и рюшечки, и вышивка! Мы с Жаннетой тоже так гуляли. Самое прелестное время в году. Не самое денежное, но очень веселое.

Вслед за девицами явились три хлыща в белых пиджаках, полосатых штанах и соломенных канотье. Поигрывая тросточками, они присели рядом с барышнями, заставив их кокетливо гримасничать, хихикать, ползать по барьеру и игриво бодаться друг с другом.

— Господи, так это же горизонталки! — громко сказал Артемий Иванович.

— Вот-вот, какую гадость показывают приличной публике в современных цирках! — отозвалась Дарья.

— Ну конечно, какой же вы наивный! — сказала Симона, плотоядно положив Гурину на плечо подбородок и жадно заглянув в глаза.

— Так Аполлон Петрович обманул меня! Вы никакие не телохранительницы и вы просто поедете с ним в номера после представления?

Мысль, что вместе с представлением закончится и он сам, опять ввергла Артемия Ивановича в уныние. Не смогла вернуть ему прежнее настроение ни громоподобная дробь барабанов, ни всплывшая из пучины огромная лягушка, распугавшая кокоток, с визгом бросившихся за кулисы. Лягушка влезла на барьер, и с зеленого трико, обтягивавшего толстые лягушачьи ляжки, потекла на клеенку вода. Ее неподвижные стеклянные глаза смотрели прямо на Артемия Ивановича — совсем как тогда, в том страшном сне, который приснился ему после первых попыток женевских товарищей получить дивиденды от лягушачьего предприятия. Во сне лягушка была еще страшнее, она была настоящей, хотя и не такой жирной, она села ему на грудь и душила его своими перепончатыми лапами, точь-в-точь как у этой, только не из клеенки на проволоке, а самыми настоящими, липкими и холодными. Тогда он умолял лягушку оставить ему жизнь и обещал вернуть не только дивиденды, но и сам капитал, но лягуха была непреклонна, и соглашалась простить его только в обмен на поцелуй. Хорошо хоть в губы. А что ему оставалось делать? Она не обратилась в принцессу, вместо этого она обратилась в Фанни Березовскую, которая пообещала страшно отомстить ему за то, что в образе лягушки он ее поцеловал, а в натуральном образе — не пожелал.

— Вот это лягуха! Вот так жопа! — крикнул Нижебрюхов, вставая с кресла.

— Верно! — отозвался нижегородским басом с другой стороны цирка компатриот с бородой веером.

— Хочу! — закричал Нижебрюхов, признав в соотечественнике конкурента. — Отступного не возьму! На!

И он швырнул лягухе пачку денег. Казначейские билеты рассыпались, и ворохом осенних листьев закружились в воздухе. Симона впилась Артемию Ивановичу ногтями в руку, а ее длинноносая товарка заскребла судорожно пальцами по бархату ложи.

— Вот бросят в меня бомбу, и вас тоже разнесет! — Артемий Иванович с ненавистью разжал пальцы Симоны и освободил свой рукав. — Там вам наши денюжки уже не понадобятся.

На широкий жест Нижебрюхова публика разразилась криками «Vive la Russe!» Лягушка собрала денежные билеты, дав Аполлону Петровичу тем самым надежду на свидание после представления, и скрылась за кулисами. С противоположной стороны бассейна на эстраде появился шпрехшталмейстер в одеянии мэра и его помощник, которые прошли на островок Камамбер, чтобы горизонтально закрепить там поданное им длинное бревно. Бревно нависало над водой, словно корабельный бушприт, помощник мэра прошелся по нему в сторону Нижебрюхова и, поклонившись тому, воткнул в конец бревна разноцветный флажок. Когда он вернулся на остров, произошла заминка. Он долго шептался со мэром, потом сбегал по мосткам за кулисы и вернулся с русским флажком. Оркестр грянул первые такты «Боже, царя храни», и все в зале встали, встретив аплодисментами и криками «Да здравствует Россия!» замену невнятного флажка русским триколором. Нижебрюхов просто неистовствовал у себя в ложе.

Шпрехшталмейстер призвал всех к тишине и сказал:

— Когда в начале декабря в церкви Мадлен отпевали генерала Питтье, наш военный губернатор генерал Соссье в своей речи сказал, что покойный принял первый боевой огонь во время осады Севастополя, в той рыцарской войне, когда осаждаемые до такой степени не уступали осаждавшим в энергии, несокрушимой храбрости, величии души, что с обоих сторон, можно сказать, были только победители и не было побежденных. Наш сегодняшний гость, коммерции советник Нижебрюхофф из Петербурга, послал в ответ от имени русского народа серебряную чашу художественной работы, написав, что взаимные симпатии народов слагаются историей, что они не создаются и не разрушаются по произволу. Именно такие узы связывают два доблестные народа, два великих по своим судьбам государства: Францию и Россию. На что генерал Соссье верно и метко указал в своем ответе, сказав, что торжественное воздаяние им доблести и рыцарской чести великого народа было искренним выражением чувств, коих исполнены французские сердца, вот почему оно и отозвалось в русских сердцах.

Купол цирка чуть не обрушился от аплодисментов и рева публики. Из рядов в ложу Нижебрюхова полетели цветы, купец встал, и набрав в грудь воздуха, произнес краткую прочувстванную речь, оставшуюся без перевода — это было единственным пробелом в режиссуре всего спектакля: