Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

—- Разумеется. Потому что Мюрад был единственным человеком, который точно знал, что бриллианты никогда не покидали Парижа. Если бы Фрэнк условился с Беатрис об очной ставке, чтобы узнать, кто говорит правду, больше шансов за то, что скорее поверили бы Осману-бею, чем девушке. Мюрад не мог позволить себе пустить это дело на самотек. Единственным выходом для него было — убить Османа-бея.

— Значит, никаких бриллиантов сюда не привозили,— тусклым голосом сказал Джулиус.

— Вот именно.

Он посмотрел на тело Мюрада у своих ног. Шрам возле его рта начал дергаться быстрее обычного.

— Мерзавец,— горько произнес он.— Как подумаю, что отдал тебе Селину...

В следующие четверть часа все потихоньку исчезли, и я остался один на один с Мэтью Корли.

— Это дело может вам принести серьезные неприятности, мистер Бойд,— произнес он вполголоса.— Я имею в виду вашу лицензию.

—- Несомненно,— печально ответил я.— Я не сообщил о трупе, не сказал ничего о похищении, вошел в контакт с мошенниками — все это, конечно, будет стоить мне удостоверения.

— А почему вы так поступили?

— Я полагал, что, если есть хоть малейший шанс найти девчонку живой, все остальное не имеет никакого значения,— ответил я откровенно.

Он кивнул.

— Мы знаем, что Османа-бея убил Мюрад, а теперь и он мертв...— Думаю, вам сейчас как раз самое время уйти, мистер Бойд.

— Нет, я останусь и подожду полицию.

— Просто смешно,— сказал Корли.— Я обо всем прекрасно знаю и смогу это сделать так же.

Его губы сжались.

— И потом: я в некоторой степени сам виноват.

В его рассуждениях была логика.

— Не знаю, как вас и благодарить, мистер Корли.

— Черт возьми! Да почему... Вы уберетесь наконец отсюда?! — воскликнул он.

Чуть за полночь я, не зажигая света, проскользнул в квартиру. На цыпочках пересек гостиную и приблизился к спальне. Потом осторожно приоткрыл дверь, чтобы просунуть туда голову.

И жизнь показалась мне совсем тоскливой. Чемодан стоял на месте, но хозяйки его не было. Кровать выглядела пустой и холодной. Отвратительно. .

— Вы уверены, что попали в свою квартиру? — раздался неожиданный вопрос.— По тому, как вы вошли, можно подумать, что у привратника скопилась куча неоплаченных счетов.

Послышался легкий щелчок, и лампа на столике ослепила меня.

Высокая прическа без единой торчащей пряди была безукоризненна. А в голубых глазах я прочитал серьезный немой вопрос.

— Все закончилось?

— Да, теперь все.

— А бедняга Корли?

— Он оказался самым шикарным типом в мире.

— Счастлива от тебя это слышать.

Она откинулась на спинку дивана.

— Я боялся, что ты потеряешь работу,— сказал я вполголоса.

— А я разве не рассказала,— удивилась она,— что сегодня утром договорилась с мистером Корли и купила у него галерею?

— Ты... что?

— У меня как-то не было возможности сказать тебе раньше, что мой отец богат. Отвратительно богат,— бросила она небрежно.— Заставляет людей работать, а сам получает большие деньги.

— Он дантист?

— Нет, у него фабрика по производству жевательной резинки.

— Ты смеешься надо мной,— сказал я угрожающе.

— Я говорю правду. Ответь откровенно, Дэнни. Ты испугался?

— Глупенькая.

— Тогда почему не подойдешь поближе? Мне сейчас кажется, что я разговариваю с человеком, который находится в соседней квартире.

— Ну конечно,— сказал я радостно.— Я иду, я бегу, я лечу.

Ее глаза серьезно смотрели на меня, пока я уменьшал расстояние до дивана.

— Я приготовила коктейль,—. объявила она небрежно.

— Замечательно, какой?

— Я ему еще не дала название,— начала она. И после некоторого колебания добавила:

— Я купила себе новую ночную рубашку.

Я обошел вокруг дивана.

— Тебе нравится? — спросила она, улыбаясь.

Я пробормотал:

— Ну... я... я... я ее не вижу.

— А... Я боялась помять эту прелесть, пока тебя ждала, и поэтому решила снять. Но ее можно снова надеть, если хочешь.

— Ну нет. Зачем же?

— Забавная вещь — предчувствие,— сказала она.— Я представляла, что так именно и будет.

Скоро рассвет...

У меня не было часов, но я угадывал время по блеску постепенно меркнущих звезд, по пению просыпавшихся птичек, по трепетанию листьев и другим признакам пробуждения природы.

Я встал на койку и потянулся к тюремному окошку, пытаясь вдохнуть воздух, казавшийся мне особенно опьяняющим, ибо в нем чудилось обещание свободы.

Самое позднее часа через два-три я буду на воле. Настает день, который после суда казался мне таким далеким и недостижимым. Но все же он наступает...

Позади осталось 5 лет тюремного заключения — это 60 месяцев, или 1825 дней. Я мог бы назвать и число часов и минут, проведенных за решеткой, потому что все их пересчитал.

Вчера утром тюремный надзиратель перевел меня в помещение при полицейском участке как отбывшего свой срок наказания, и я вычеркнул последнюю дату с листка бумаги, приклеенного к стене камеры,— двадцать девятое августа 1965 года.

Именно тогда я был арестован. И вот, ровно через пять лет, день в день, потому что тюремная администрация не балует сюрпризами или фантазией, пришел конец моему заточению.

Я взглянул в последний раз на оконце, затем сел на койку и закурил сигарету.

До заключения я курил «Американку», но такая роскошь почему-то запрещена в тюрьмах.

Теперь я привык к «Гитанам» и, наверное, остановлюсь на них.

Огонек спички осветил камеру: три метра на четыре, дощатый топчан, ведро, именуемое «гигиеническим», скорее всего в насмешку, железный столик, вделанный в стену, табурет, прикрепленный к полу,— и все это ограничивалось грязными стенами, исписанными людьми, сидевшими здесь до меня.

Участок центральной тюрьмы Лианкура состоял из восьми камер предварительного заключения, куда подозреваемых сажали до суда. На тюремном жаргоне их почему-то называли митарами.

В тюрьме я вел себя безупречно, поэтому ни разу не попадал в карцер. По существующим правилам, как я уже говорил, отбывшие свой срок проводили последнюю ночь перед освобождением в митаре, возможно, для того, чтобы грязь и полное отсутствие комфорта дали пищу для размышлений и стали бы предупреждением для тех, кто задумал новое преступление и снова попал бы в тюрьму.

Сидя на койке, я не спеша курил, широко открыв глаза. В полной темноте передо мной в сотый раз проходило все то, что привело меня сюда.

Мое имя Тэд Спенсер, мне сорок пять лет. Я врач, вернее, был врачом-невропатологом. Закончив в двадцать пять лет интернатуру, я открыл свой кабинет для приема больных. Мой шеф, профессор Ланкаст, очень скупой на похвалы, предсказывал мне блестящее будущее. Помимо хорошей теоретической подготовки, я имел глубокую веру в свои- силы.