Сара Пэйнтер - Весь этот свет

– Грейси, хватит! Ты меня пугаешь! – шептала она.

Грейс видела, что Эви говорит с ней, но слова не доходили до нее. Влажная капля сползла по губе. Грейс почувствовала вкус соли, поднесла ладонь к лицу и поняла, что плачет. Слезы стекали в рот, капали с подбородка. И звук тоже был – низкий, сдавленный стон, какой издает раненое животное.

– Грейси, Грейси, Грейси! – повторяла Эви. – Тихо, тихо! Ты всех перебудишь!

Это подействовало. Грейс боялась, что кто-то войдет в комнату. Всхлипнув, вытерла лицо грубым одеялом.

– Ну что такое, детка? – Эви гладила волосы Грейс, целовала в макушку. – Скажи мне.

Грейс покачала головой. Она была не в силах говорить. Тень снова пришла к ней. Все грубые ласки и поглаживания этого ненавистного человека были только обещанием. Грейс знала – Палмер на этом не остановится, он снова поймает ее и закончит начатое. Где-нибудь в тихом, темном месте, где он спокойно сможет ей овладеть.

Наверное, она заснула, потому что, когда открыла глаза, рука затекла и болела под весом Эви. Волосы Эви щекотали ей щеку, дыхание было теплым и тихим. Слезы измучили Грейс, но вместе с тем словно промыли мысли, и те обрели пугающую ясность. Она освободила руку, стараясь не разбудить подругу, сладко пахнущую парфюмом, сигаретным дымом и чем-то еще, свойственным только Эви.

– Грейси? – голос подруги был сонным. Грейс молчала, ожидая, когда она проснется.

Эви пошевелилась, перекатилась на другой бок. Теперь они смотрели друг на друга.

– Ну, расскажешь мне? – спросила она, окончательно проснувшись. Ее дыхание спросонья было чуть кислым.

Грейс решила, что расскажет. Эви была ее подругой. Здесь было темно и тихо. Она решила рассказать Эви о докторе Палмере и спросить совета. Если кто и знает, что делать, то только Эви. Может, она придумает даже, как его остановить. Грейс уже собралась с мыслями, но неожиданно для самой себя прошептала:

– Я потеряла ребенка.

Едва эти слова вырвались на свободу, она ощутила их нелепость. Словно оставила малыша в поезде или магазине, забыла привезти коляску домой.

– Он погиб.

– О господи, Грейси, – Эви гладила плечо Грейс, ее волосы, как могла бы гладить мать. – Мне так жаль.

Грейс думала, подруга придет в ужас. Может быть, почувствует даже отвращение.

– Он так злился, – шептала она, имея в виду отца. – Он избил меня ногами и спустил с лестницы, – руки сами собой опустились на живот.

Эви ничего не сказала. Она гладила Грейс по голове, давая выплакаться.

Когда я проснулась на следующее утро, я не ощутила блаженного забытья, недолгой, но все же отсрочки. Мне снился Джерейнт, и, едва сон прервался, предчувствие потери сразу же сменилось ее осознанием. Я открыла глаза и смотрела на квадратные плитки потолка. Его больше не было.

Моего брата больше не было в живых. Меня сломали задолго до того, как колонка рулевого управления вонзилась мне в тело.

Все, что было после того, как мы покинули больницу, прошло как сон. В институте мне предоставили отпуск, и последние экзамены прошли без меня. Я спала в нашей детской комнате. Дилан мягко убеждал меня составить ему компанию и прогуляться к скалам, и наконец я согласилась. Его присутствие меня успокаивало. На Пат я взглянуть не могла. Чувство вины было всеобъемлющим. Я не могла дышать. Мне пришлось вернуться в общежитие.

С тех пор я ни разу не появлялась в нашем доме в Уэльсе.

Ко мне пришел Стивен, но я отвернулась к стене и притворилась, что сплю. Звонила Парвин, я не ответила. Призрачная медсестра присела на край моей кровати. Я заткнула уши пальцами, как делают дети, и закрыла глаза. Воздух чуть качнулся. Когда я вновь их открыла, она уже пропала.

В то утро, словно я наконец доказала право на свободу, вспомнив, что случилось с Джерейнтом, доктор Канте сообщила мне долгожданные новости. Меня выписали.

Мне предстояло начать новую жизнь. Жизнь с Марком. Неважно, что я решила, будто он в ту ночь был со мной в машине. Неважно, если даже он мне врал. У него были свои причины, и, наверное, важные. Я была не в той ситуации, чтобы кого-то судить. Я сама это доказала.

Джерейнт погиб. Я знала, что уже проходила через ужас его смерти, но сейчас он был таким же сильным и холодным, как в первый раз. Я не знала, амнезия ли виновата, или такова сама природа человеческого горя. Какая разница. Было все так же больно. В моей душе не осталось места, чтобы злиться на Марка, обижаться, что предал меня. Все казалось ненастоящим. Те уголки сознания, куда не добралась чудовищная боль, просто оцепенели.

Я старалась думать о новой жизни. Приедет Пат, поживет у нас недельку-другую, а потом я мягко, но решительно ее выставлю. Будет нетрудно. Я знала, ей всегда не терпится вернуться в Уэльс, в собственный дом. И дядя Дилан, конечно, будет с этим согласен. Скорее всего, ему даже говорить ничего не придется. Она почувствует его тоску по ней с другого берега Северна [23] Самая длинная река в Великобритании. .

При мысли о Пат мне захотелось поговорить с ней. Рассказать кому-то о Джерейнте. Я знала, это уже не новость, но я ощутила невыносимое желание назвать его имя тому, кто понимает, кто чувствует то же самое. Всю боль моей утраты могла почувствовать только семья.

Пат ответила на третий звонок, голос был напряженным.

– Это я, – сказала я. – Мина.

– Что стряслось?

Я не обиделась на эти слова. Они были справедливыми. Я никогда не звонила ей. Никогда не писала. Никогда не приезжала. Теперь, когда память вернулась ко мне, я осознала, что последние пять лет упражнялась в экзорцизме. Я вырезала свою маленькую, несовершенную семью из жизни так, словно провела хирургическую операцию. Сначала, потому что их вид усиливал мое чувство вины и потому что в их присутствии острее ощущалось отсутствие Джерейнта. А потом – просто по привычке.

– Все хорошо. Сегодня меня выписывают.

– Ну и слава богу, – голос Пат стал тише, я услышала, как она кричит дяде Дилану: «Ее сегодня выписывают!» Потом, вновь обращаясь ко мне:

– Тебе моя помощь нужна?

– Марк приедет, – сказала я, – и заберет меня домой.

– К себе домой? – в ее тоне вновь зазвучало неодобрение.

– К нам домой. Так он говорит.

– Ну…

Я перебила Пат, пока она не сбила меня с темы.

– Прости меня.

– Ну, я, конечно, в корне не согласна с твоим решением, но есть грехи и похуже, и если ты снова начнешь ходить в церковь, то… – в ее словах я услышала надежду.

– Нет, не за это. Прости меня… – голос надломился, я глубоко вдохнула и попыталась еще раз, – за то, что случилось с Джерейнтом.

Повисла пауза. Потом Пат спросила:

– Почему ты просишь прощения? Ты ни в чем не виновата.

У меня не было сил говорить. Горло сжалось, лицо ощущалось напряженной чужой маской.