Алексей Макеев - Та еще семейка

— Добавить?

— Не надо, — сказала, тяжело дыша, Илляшевская. — Поехали.

Шатко опираясь на одно колено, мужчина безуспешно старался встать. В этот момент из зеркальных дверей выскочили два амбала с бычьими загривками, квадратными челюстями, белесыми бобриками. Оба в черном, в лакированных сапогах «наци».

— Гони! — приказала Марина Петровна, падая на сиденье рядом с Дмитрием.

Они помчались по довольно свободному переулку, избежав мщения телохранителей поверженного джентльмена.

— Будет погоня? — осведомился Дмитрий, соображая, что скандальная история просто так не кончится.

— Не исключено, хотя… вряд ли, — произнесла Илляшевская, оглядываясь на плачущее от сырости заднее стекло. — Для проверки сделай пару рывков. На Садовом кольце влейся в общий поток и жми к Павелецкому вокзалу. — Она выдержала паузу и неожиданно засмеялась. — Удар у тебя поставлен. Лихо ты отреагировал. Дима — профи.

— Ну, обучен все-таки. — Подавляя юношеское смущение, Дмитрий сделал непроницаемо-небрежный вид.

Илляшевская посмотрела на него сбоку зеленовато мерцающими глазами и воздержалась от дальнейших похвал.

— В Барыбино? — спросил Дмитрий, ощущая тайную гордость собой.

— Да. — Директриса, по-видимому, успокоилась, прокрутила мысленно диск насущных задач, попеняла себе за ссору с давним сподвижником своего разностороннего бизнеса — «Ладно, пойду на уступки», — и почему-то вернулась к молодецкому поведению Дмитрия, хотя это было лишь предлогом для ее загадочных дум. «Малыш прелесть», — невольно думала Илляшевская. Обычно, запросто вступая в деловые контакты с представителями противоположного пола, при возможности интимных контактов она испытывала врожденное отторжение. Впервые могучая женщина чувствовала нечто вроде симпатии к молодому мужчине. Симпатии не практической и не какой-нибудь умозрительной и общеморальной, а похожей на физическое влечение.

«Еще раз попробовать? Что, если все получится наилучшим образом и я почувствую эту сладкую слабость женщины? Почему бы нет? Мне сорок один год, я свежа и здорова, как скаковая кобылица. Он уже сложился — боец и личность. Немного смущается, но это понятно. Воспитан просто, чисто и жестко. Жизненный опыт его — война на фоне мятежного Кавказа. В юности даже от врагов легко воспринимаются обычаи, пристрастия, отношение к людям. И говорят, где-то написано: пик женской страсти в сорок пять, а мужской — в девятнадцать лет. Как раз те годы, которые выстроили бы наши с ним отношения». Может быть, именно так молча рассуждала Марина Петровна, посматривая на Дмитрия.

— Послезавтра ты выходишь вечером, — сказала Илляшевская. — На следующее утро я наметила одно серьезное мероприятие, будешь меня сопровождать. Ты говорил, у тебя есть оружие. Возьми с собой.

Соблюдая осторожность и конспирацию, Дмитрий ездил в Барыбино не на «Жигулях», которые могли опознать, а на электричке или на попутках. Приехав в этот раз домой, он срочно позвонил Сидорину и передал ему телефонный разговор Илляшевской из «Мерседеса» о том, что «скоро будет», «долго хранить не могу», «рискнем»… и пр. И о том, что намечается «серьезное мероприятие», для которого пригодится оружие.

— Она тебе доверяет, — уверенно сопроводил сообщение Ряузова Сидорин. — Наверно, тут речь о крупной партии наркоты. После первого наезда комитетчиков (имелись в виду «наркополицейские»), после задержания и ареста Коковой, Пигачева и других, после второго задержания в связи с Галей Михайловой у Илляшевской нет дополнительного шанса. Она вынуждена идти на риск. Накопилось, видать, много товара. Мадам боится потерять налаженный наркотрафик из-за недавних сбоев. Так?

— Может быть, — согласился Дмитрий.

— У тебя правда есть оружие? Какое?

— «Беркут» и три обоймы.

— С Кавказа привез хищную птичку? Ясно. Значит, действуешь таким образом. Точно выполняешь все распоряжения Илляшевской, что бы тебе там ни показалось. Понял? Никакой отсебятины. Я со своей стороны связываюсь только с Комитетом. Свое начальство не собираюсь пока ставить в известность. Тем более трупов еще нет. Но я Илляшевской устрою, если не сорвется, грандиозное шоу. После него мадам точно сядет. Когда увидишь полицию, и меня в том числе, давай самую примитивную реакцию: дурак дураком. Молодой, мол, еще, испугался. А до того веди себя как ни в чем не бывало. Только из «Беркута», по возможности, не пали. Все, Ряузов. Работаем.

С вечера повалил снег. Сильно замело шоссе и железнодорожные пути. Автобус до «Липовой аллеи» от станции еле добрался, два раза буксовал. Словом, февраль классически начинался бураном.

Одетый, как обычно, в китайский пуховик и джинсы, — на голове черная вязаная «бандитка», — Дмитрий Ряузов показался для порядка администратору Ольге Куличкиной, той самой шатеночке с детским личиком.

Кроме Дмитрия на ночь сегодня оставался еще один страж, немолодой, немногословный Михаил. Человек вечно сонный с виду, не способный, кажется, ни по какому поводу испытать малейшее волнение. Дмитрий играл с ним в дежурке в шашки, но водку пить отказался. Михаил удивленно подвигал толстыми рыжеватыми бровями, покосился на стол с бутылкой «Адмирала», солеными огурцами, хлебом и колбасой.

— Ну, как хочешь, Митяй, — ласково сказал Михаил. — А я выпью и закушу. Вообще в холодильнике еще красная рыба, сыр… между прочим, голландский.

Он спокойно выпил полбутылки, основательно поел. Сунул в волосатые уши провода плеера и задремал.

Дмитрий решил выйти на воздух, походить вокруг филиала. Хотелось поразмыслить над тем, что будет происходить завтра и чем все это кончится.

Из света ночного фонаря и густых теней на заснеженном дворе возник кургузый силуэт Мелентьевны, престарелой сподвижницы Илляшевской. Мелентьевна поманила охранника указательным пальцем и направилась к главному входу. Войдя в вестибюль, убедилась в его послушании, затем сказала:

— Ну, милок, нахлынуло тебе счастье.

— Нахлынуло? Счастье? — удивился Ряузов. — Чего темните, бабуля? Объясните толком.

— Сам поймешь. Хозяйка велела тебе зайти. Да не в кабинет, а на второй этаж. Последняя дверь. Дотумкал, внучок?

— Ага, бабуся, — ответил он и поднялся по лестнице.

На втором этаже все двери, кроме одной, прикрытой портьерами, были наглухо закрыты. Из-под портьер пробивался еле заметно голубоватый подтек света. Дмитрий из вежливости снял шапку и стукнул в дверь.

— Заходи, — пригласил его звучный голос Илляшевской.

Откинув портьеру, он вошел. Увидел директрису, сидевшую спиной к нему перед трехстворчатым зеркалом и туалетным столиком, уставленным косметическими флаконами. Ковры на полу и стенах впечатляли. Кроме ковров висели изображения нагих японок с веерами. Слева под балдахином раскинулась, отблескивая парчой покрывала, обширнейшая кровать. Выключенная люстра посвечивала гранями хрустальных подвесок, а над кроватью бирюзовыми огнями струило голубоватый свет пятигнездное бра. Нормальная лампочка горела только у трехзеркалки. Поодаль стояла бутылка шампанского и кремовые розы кондитерских яств.