Барбара Вайн - Роковая перестановка

— Не знаю. Может быть. Они из тех англичан, которые всегда ставят себя выше таких, как я. Подобные люди ничего не могут с этим поделать, это у них в крови.

Идя к автобусной остановке, он вдруг обнаружил, что кивает своим мыслям. Эдам видел его в Хитроу, но намеренно сделал вид, будто не узнал. Конечно, все это можно оправдать. Они договорились не узнавать друг друга, причем договорились до того, как началась вся эта шумиха в газетах. (Шива воспринимал все как «шумиху в газетах», хотя отлично знал, что за печатными строчками стоит реальность, последовательность физических явлений.) Однако он чувствовал, что договоренность не общаться уже нарушена, что Эдам и Руфус отслеживают события вместе. Он представил, как один звонит другому, как они встречаются, как, возможно, ежедневно устраивают коллоквиумы. Но ни один из них не связался с ним. Манджусри — необычная фамилия, Шива и его семья — единственные в телефонном справочнике Лондона. Так что найти его несложно. Просто они считают, что на их совещаниях он стал бы маловажным, несущественным, ненужным третьим. Шива чувствовал себя очень одиноким и знал: конец его одиночеству не наступит, когда он придет домой.

Лили была абсолютно права: он пытался завоевать внимание Эдама. За все время, проведенное в Отсемонде, Шива ни разу не ощущал себя таким брошенным, как за час или около того до появления на кухне Эдама с люлькой. Всю информацию, связанную с похищением ребенка, он получал из вторых рук, от Вивьен, или узнавал сам, из разговоров. Никто ничего ему не объяснял и тем более не советовался с ним. Шива завладел газетой, которую Эдам и Зоси привезли из Садбери, и, сидя за столом, читал ее и узнавал факты. В кухню вошел Эдам и спросил, где Руфус. А спрашивал ли он об этом? Обратился ли он к нему вообще? Эдам всегда ходил и спрашивал, где Руфус, поэтому вполне возможно, что этот вопрос просто наложился на тот момент, а на самом деле Эдам ничего не говорил, даже не посмотрел на него, когда через кухню шел к задней двери с люлькой в руке.

— Начался дождь, — рассказывал он Лили, — и Вивьен вышла на террасу, чтобы убрать пледы. Терраса была вся застлана пледами, как большая кровать. Вивьен была снаружи, а Руфус сидел в кабинете, слушал радио и пил джин.

— Что сказал Эдам?

— Когда я предложил потребовать выкуп? Сначала он сказал, что так не сделает, потом сказал, что не знает, а потом — как все это провернуть. Эдам поставил люльку на пол и сел за стол. Я подумал, что они могут отследить, откуда произведен телефонный звонок, хотя у нас не было номера Ремарков и мы не могли выяснить его по справочной. Так что я предложил отправить письмо, вырезать буквы из газеты и приклеить их на бумагу. Эдам сказал, что много просить нельзя. Я не имел в виду крупную сумму. Он сказал, что нужно попросить десять тысяч фунтов, потому что любой семье среднего класса по силам ее заплатить.

— Значит, как я понимаю, мы не принадлежим к среднему классу? — спросила Лили.

— Эдам снова отнес малышку наверх. Мы вырезали буквы из газеты в нашей спальне, моей и Вивьен. В Комнате смертного ложа. Так ее называл Эдам из-за картины с мертвым ребенком и рыдающими родителями. Когда мы сделали письмо с требованием о выкупе, Эдам снял со стены картину и сказал, что собирается вынуть ее из рамы и сжечь. Но он не сжег. Тогда. Сжег потом.

Мы решили отправить письмо в Лондоне, но это можно было сделать только на следующий день. Эдам сказал, что попросит Руфуса отправить его, так как тот едет в Лондон. Он был уверен, что Руфус это сделает, что для него это будет что-то вроде развлечения. Лили, я просто цитирую, что он говорил. Но Эдам не смог рассказать ему, потому что Руфус уехал, он отправился на своем «Юхалазавре» в паб.

Вивьен стояла перед плитой и сушилась. Платье, что на ней, было мокрым, а другое, бирюзовое, тоже намокло, так как висело на веревке. Эдам сказал ей, что собирается тем же вечером отвезти ребенка.

То, что случилось потом, объяснить невозможно. Вивьен, кажется, не знала, что Руфус уехал. Она поднялась наверх, чтобы помыться, а когда спустилась, я уже сидел один — как обычно. Эдам и Зоси были где-то в доме, возможно, в своей комнате. Я прямым текстом не сказал Вивьен, что Эдам и Руфус поехали отвозить ребенка, но позволил ей так подумать. Она спросила меня, уехали ли они, а я, видишь ли, ответил, что, кажется, да, хотя письмо с требованием о выкупе лежало у меня в кармане, а ребенок спал наверху. Не знаю, предполагал ли я, что случится, если ребенок заплачет, вряд ли я об этом думал. Об этом не думаешь, когда не привык иметь дело с детьми.

— Вероятно, да, — согласилась Лили.

— Вивьен какое-то время, сидя за столом, сортировала свои лекарственные растения, а потом рано пошла спать. Мы все рано легли спать — кроме Руфуса. Видишь ли, все то время, пока мы там жили, ярко светило солнце и стояла жара, и вдруг солнце и жара исчезли. Мы не знали, чем себя занять. Ребенок не плакал, а если и плакал, мы не слышали. Зоси спустилась в кухню за молоком как раз в тот момент, когда я встал, чтобы идти спать. Она вела себя как настоящая молодая мать, сильно изменилась, выглядела счастливой, сосредоточенной и усталой. Я долго лежал без сна, да и Вивьен тоже. Мы разговаривали, и она повторяла, что для нее большое облегчение, что ребенка отвезли назад. Ей хотелось знать, куда его повезли, какой у ребят план. Надеюсь, они оставят ее в безопасном месте, да? А они догадаются позвонить родителям, чтобы известить их? И дальше в таком роде. Она говорила и говорила, а потом, ближе к полуночи или еще позже, мы услышали, как подъехал «Юхалазавр».

Руфус предпочитал ездить в пабы, где не соблюдались часы продажи спиртного, они обычно работали до часу или до двух ночи, а посетители, видишь ли, изображали из себя личных гостей хозяина. Руфуса не волновало, что это противозаконно. Вивьен думала, что Эдам с ним, она решила, что они вернулись из Лондона, а я ее не разубеждал. Я хотел спать и думал, что утром все само разрешится.

— Ну, все и разрешилось, — сказала Лили. — А сейчас ты винишь себя из-за того, что предложил идею с выкупом. Не будь ее, они отвезли бы ребенка в Лондон и спокойно вернулись обратно.

— Да.

— Думаю, ты правильно винишь себя, — сказала Лили.

Он рассчитывал, что она смирится с этим, обнимет его, но она не обняла. А позже сказала, что вряд ли пойдет спать, что он может ложиться, а она еще немного посидит, потому что не устала. Та ночь была очень спокойной, род людской и стихия угомонились. Шива лежал в этой тишине, вспоминая шум, звуки возвращения Руфуса — хруст гравия под его ногами, хлопанье входной двери. Вивьен повернулась на бок, вздохнула, пробормотала: спокойной ночи, Шива — и сразу заснула, ее дыхание стало ровным и неслышным. Все ночи, за исключением одной прохладной, были теплыми, с лунным светом и звездами, синими бархатными ночами с раздвинутыми шторами и распахнутыми окнами. Эта же ночь была холодной, и время от времени в окно начинал стучать дождь…