Лариса Соболева - Белая кошка в светлой комнате

– Молодой человек, сходите-ка на кухню и поставьте чайник на огонь, все равно торчите здесь без толку, – «вежливо» обратилась Регина Аркадьевна к Вадику. Тот, украдкой посмеиваясь, поплелся выполнять поручение, задержался на кухне. – И не стойте над плитой, как шаман, чайник у меня со свистком. Потом заварите чай.

Вадик вернулся, скромно сел на свое место. Архип Лукич не сводил глаз с Регины Аркадьевны, а она не торопилась продолжить рассказ, курила.

– Я понимаю, вам нелегко выкладывать посторонним людям тайны, которые Фрол доверил в порыве откровенности, – осторожно сказал он, чтобы не спугнуть старушку. Ему тоже нужна была ее откровенность.

– Да я не о том думаю, – проговорила она с досадой. – Я выбираю главное, чтобы не торчать на второстепенных вещах…

– О, нет, нет! – робко запротестовал Щукин. – Нам желательны подробности, а главное мы отберем сами.

– Этот мальчик, он тоже следователь? – указала она подбородком на Вадика, который, кажется, раздражал ее своим присутствием.

– Не совсем, – ответил Архип Лукич. – Он оперуполномоченный, мой помощник.

– Такой молоденький? – удивилась она. – Ну, раз с подробностями, то слушайте. Но мой рассказ займет много времени.

– Не отвлекайтесь, – попросил Щукин.

– Наступил день, когда от Фрола потребовался решительный поступок. Что, по-вашему, поступок? – спросила она Щукина, словно экзаменовала, и, как обычно, ответила сама: – Поступок – это когда делаешь что-то вопреки. Вопреки установкам, вопреки здравому смыслу, вопреки общественному мнению, а оно часто расходится с моралью, хотя на нее же опирается, но на мнимую, лживую мораль. За поступок платили дорого – жизнью. Фрол находился один, когда в дверь постучали.

…Не без удивления он уставился на промокшего управдома, который заговорил на старинный манер, будто барина потревожил:

– Прошу покорнейше меня простить… Я только хотел сказать, что там… Огарева с пацанами… выселили их.

– Где они? – кинулся надевать сапоги Фрол.

– Во дворе сидят. Может, их перевезть куда, а? Только куда? Вы скажите, Фрол Пахомыч, я все сделаю… не беспокойтесь.

Холодный дождь конца октября хлестал по земле и по крышам, Фрол почти мгновенно промок. Лену и мальчишек он увидел сразу, лишь вбежал во двор, а уже порядком стемнело. Он окинул скорым взором окна домов, окружавших двор, – ни в одном не горел свет. Едва удержался, чтоб не закричать тем, кто притаился за стеклами, находился в тепле и темноте: «Вы что, с ума все сошли? Думаете, отсидитесь в темных комнатах?» Да одними криками никого не пронять, все надеются: их не коснется. И не верилось, что кто-то из этих людей был когда-то храбрым воином, не боялся смерти, а ведь такие наверняка были. И что сейчас? Доносы, клевета… Фрол отер воду с лица, но оно тут же снова стало мокрым.

– Идемте, – сказал он, приблизившись в Лене.

– Куда? – не поднимая глаз, спросила она.

– Ко мне.

– Я не могу этого сделать, вы пропадете с нами. Фрол, зачем вы мне лгали? Скажите хотя бы: Георгий жив?

В ее фигуре читалась обреченность, вместе с тем лицо выражало смирение, а глаза она не поднимала, потому что стыдилась. Кого, Фрола? Или людей, следивших за ней из темных окон? Фрол не стал задумываться о том, чего стыдилась Лена, успокоил ее:

– Жив. Я не обманывал вас… Идемте, мальчики простудятся.

Лена еще ниже опустила голову, понимая, какую ответственность брал на себя Фрол. Ей с детьми определили место в канаве, она не имела права тянуть туда Фрола. Лена не знала, куда пойти, чтобы укрыться от сверливших ее глаз, ждущих, когда она сломается и как это произойдет. Она уже ничего не хотела, не чувствовала холода и дождя, не видела смысла жить дальше, но и о смерти не думала. Просто очутилась в пустоте. Будто угадав ее настроение, Фрол взял Лену за плечи, поднял и жестко бросил в лицо:

– Не смейте ломаться. Вы должны жить, так хочет Георгий Денисович. – Подхватив фибровые чемоданы, скомандовал ребятам: – Никитка, Дениска, за мной!

А что ей оставалось делать, как не понуро последовать за ним? Она приняла помощь Фрола, надеясь, что это временно, всего лишь до завтра. Ей необходимо было осмыслить настоящее и подумать о сыновьях, необходимо было где-то переночевать.

Дома Фрол согрел чайник, напоил мальчишек чаем, растер их водкой, ведь они изрядно промокли, и уложил спать на одной кровати, Лене определил диван во второй комнате. Отправляясь туда, она спросила:

– Где же вы будете спать? Мы с мальчиками можем разместиться в одной комнате.

– У меня только кровать и диван. На кровати и ребятам тесно, а с матерью им спать нельзя. Я к походной жизни привык, поживу на кухне. Идите отдыхать, Елена Егоровна.

– Что будет с Георгием? Я хочу знать правду.

Фрол неопределенно пожал плечами, обнадеживать уже не было смысла.

А на следующий же день его вызвал начальник управления НКВД. Фрол не знал, какими были начальники до революции, но откуда взялись эти… оставалось только развести руками. Редко встречались среди начальников люди умные и образованные, в основном ум заменяла преданность партии, а образованность – былые заслуги и ненависть к мировому империализму. Основу начальствующего класса составляли проныры, прячущиеся за фанатизмом, которых отличали редкая жестокость, цинизм, демагогия. Карательной политике партии нужны были люди именно такого склада, и расплодилось их – дальше некуда.

Щуплому Якову Евсеевичу было тридцать восемь лет, но походил он на подростка. Круглые очки так и вовсе придавали ему вид недотепы и мозгляка, однако первое впечатление при знакомстве с ним вскоре сменялось безотчетным ужасом. Стоило Якову Евсеевичу заговорить, сразу приходило понимание, что перед тобой крепкий сук, а не надломленная ветка. Говорил он медленно, почти без интонаций, говорил так, будто жить ему наскучило давным-давно. Впрочем, так и было. Чахоточная болезнь понемногу истощала его, и несмотря на то, что харкал уже кровью, он курил махорку, любил водку и баб. По воле судьбы Яков Евсеевич постоянно встречался на пути Фрола и Огарева еще с Гражданской войны. Яков редко брал оружие в руки, лишь в случаях, когда каждый боец был на счету, да и то по приказу командиров, сам в бой не рвался. Его называли комиссаром. Комиссар – это мозг, а мозг должен находиться в недосягаемости от противника, убеждал всех Яков. Правда, тогда юный Фрол не понимал, для чего в эскадроне комиссар. Ему казалось, он только мешает, ведет негласный надзор за командованием и бойцами. А зачем?

Сгорбленного Якова Евсеевича Фрол сразу не заметил за массивным старинным столом. Но вот сверкнули очки – он поднял голову, тонкие и бледные губы разошлись в оскале, холодный голос мертвеца непроизвольно пронизал холодом от кончиков пальцев до кончиков волос: