Александр Кротов - Каменные часы [повести, рассказы]

Утро поразило Дягилева своей тишиной: совсем не было слышно ветра. Ни шороха, ни звука не доносилось окрест. И он вначале подумал, что природа так испытывает облегчение после нашествия туристов, вчера к полудню покинувших свои стоянки: выходные у горожан закончились. Берега водохранилища обезлюдели. Но вот захрипел вдалеке репродуктор — и на турбазе диктор объявил подъем. И снова стало непривычно тихо.

Дягилев вылез из спальника и пошел умываться к заливчику. И вода там была неподвижна, казалась мертвой, слишком уж теплой, не освежала, не бодрила. И утреннее купание не доставило никакого удовольствия.

Как-то робко и очень уж тихо звенели одиночные комары.

Дягилев, растирая тело жестким полотенцем, взглянул на небо. Оно было словно затянуто белесым дымом. За ним исчезло солнце, нагнетающее на землю духоту в эти минуты. Солнечный круг не просматривался на горизонте. Его поглотило мглистое бледное марево. Плоские листья на деревьях чуть съежились, поникли.

Дик беспокоился, не отходил ни на шаг.

Дягилев разложил костер, чтобы приготовить завтрак и чай. Дымок едва пыхнул и пропал, когда загорелся хворост, бесцветные струи пламени обожгли Дягилеву руку.

Почти в пять минут закипела вода.

Дягилев смотрел, задумавшись, как била она ключом, поднимались со дна котелка прозрачные пузыри, лопались беззвучно на поверхности. Огонь бешено крутил большим тяжелым комом просветленную воду. Не потрескивал, не стрелял пересохший в погожие дни хворост.

Тишина становилась все слышней, будто птицы и звери покинули ближние леса или попрятались. И Дягилев почувствовал: надвигалась гроза, может быть, даже ураган, если природа так затаилась, затихла для того, чтобы каждое живое существо могло себя вовремя уберечь, приготовиться к непогоде.

«Надо сегодня же уезжать», — подумал Дягилев, раскидывая понемногу костер и уменьшая его жар. Он включил приемник и прослушал прогноз погоды. Синоптики именно сегодня обещали солнечную неделю без осадков и повышение температуры.

Вкрадчивый и мягкий тенор диктора успокаивал. Однако до сих пор солнце не выплыло из белесой мглы, и Дягилев выключил приемник.

— Отчего так тихо? — спросила Люба, откинув полог палатки.

— Судя по всему, надвигается гроза, — ответил Дягилев.

— И поэтому ты нас не будишь?

— По радио передали прекрасный прогноз погоды.

— И что ты решил?

— После завтрака уезжаем.

Люба вышла из палатки в купальнике, с полотенцем через плечо.

— Пусть дети еще немного поспят, — сказала она.

— Нет, — возразил Дягилев, — надо укладывать вещи.

— Но ведь на небе — ни облачка!

— И солнца нет тоже. Надо немедленно уезжать.

— Но по радио передали прекрасный прогноз погоды!

Дягилев промолчал и принялся заваривать чай. Вода мгновенно почернела. Он помешал деревянной ложкой, снял котелок и поставил его на угли, словно на раскаленную плиту — такой от углей в безветрие шел жар.

— Ты не хочешь со мной говорить? — поразилась Люба.

— Надо будить детей и уезжать, — упрямо повторил Дягилев, не глядя на жену.

Теперь она не ответила и побежала к заливчику, как птица разметав в стороны руки. Дягилев покачал головой, с тревогой оглядел горизонт. Пока ничего не изменилось, но духота как будто бы прибавлялась, делалась плотней.

Дягилев разбудил детей и велел им быстро готовиться к отъезду.

— А Дика берем с собой? — спросили они в один голос.

— Берем, — сказал без улыбки Дягилев, думая, что дочь и сын — очень уж малы для испытания, и их надо поберечь от надвигающегося урагана.

Он вернулся к костру, отставил в сторону чай и в алюминиевых мисках сварил яичницу.

— Божественная вода, — сказала, вернувшись, Люба.

Дягилев испытующе на нее посмотрел. Она все-таки не собиралась уезжать, ее буквально взвинтил обрушившийся покой.

— Прогноз погоды, как всегда, врет, — сказал он.

Люба засмеялась. У нее было веселое, озорное настроение.

— Я говорю серьезно, — улыбнулся Дягилев.

Дух противоречия так и метался в ее желто-зеленых глазах. Люба взъерошила ему волосы и ушла переодеваться в палатку.

Дягилев полез в карман за сигаретами. Неужели обманывает предчувствие и вся тревога напрасна и заслуживает того, чтобы над ним посмеялись?

Он закурил и заставил себя успокоиться. В конце концов: по радио обещали на всю неделю солнечную погоду. Но тотчас словно пружина подбросила его. Дягилев вскочил на ноги, увидев на горизонте темную точку.

Прямо на глазах она росла, увеличивалась. И вот первое тяжелое облачко едва-едва заметно поплыло в белесом мареве куда-то влево, и вдруг, неожиданно, впервые за все утро — засияли солнечные лучи. Следом за тучей появилось и солнышко.

Люба захлопала в ладоши.

— Вот и солнце!

Через час потемнело вокруг, смерклось. Всего несколько раз молния разорвала мглу, и хлынул ливень. Загудела, застонала земля от потоков воды, ветер свистел и выл в кронах деревьев, с треском ломал сухостой.

Разразилась гроза.

Близ палатки загорелась огромная вековая береза, ствол ее был сокрушен почти до самого основания и, объятый пламенем, повис на молоденьких деревах и скоро угас под обвальными дождевыми струями.

В высокое дерево попала молния.

Дягилев стоял с овчаркой под гудящим тентом и смотрел грозу. Бушевала вокруг раздраженная стихия, и мрак полосовали хвостатые молнии. Дух захватывало от грозных, могучих ударов грома, свежего ветра, порывы которого все усиливались и раскачивали на берегу на обрыве сказочно красивую ель, как былинку.

«Стоило родиться на свет — хотя бы ради того, чтобы увидеть грозу», — подумал Дягилев, очарованный зрелищем, и вовсе забыл, что именно он стремился уйти от грозы в город и укрыться от нее.

Опасную красоту несли с собой молнии и совершенно слепую ярость. И власть их в грозу была беспредельна. Ливень, словно покорный слуга, захлестывал все окрест… Гремел гром, откатываясь дальше и дальше, слабели постепенно серебряные и синие всполохи.

Дождь поглотил и гром, и молнию…

Дягилев этому поразился.

Вспомнился Егор Иваныч и его рассказ о партизанском аэродроме, скрытом сейчас под толщей воды, где жируют стада подлещика. И он подумал, что, возможно, уже не существует то место на земле, меченное гибелью его отца. В лучшем случае оно распахано и засеяно, а скорее всего — природа растворила его в себе без ведома человека. И не найти теперь могилы. Многолетние старания матери напрасны. Не учитывала она в своих планах стихию и природу.

Дождь ослабел, и тогда начала дымиться земля, нагретая после долгих солнечных дней. Атмосфера пропускала через себя тепло, она же и забирала его малую часть, чтобы продолжалась жизнь на земле. Дождь шел холодный… Падала дождинками вода, взятая в свое время из земли на небо, и новое — благодатное дыхание открывала растениям, животным и человеку.