Сирил Хейр - Трагедия закона

Хорошее настроение судьи, поддерживаемое обильными возлияниями шампанского, передалось всей компании. Барбер высказал свое мнение по поводу войны, которое мало чем отличалось от общего мнения в октябре 1939 года, и, само собой, рассказал несколько забавных историй из своего адвокатского прошлого. К концу вечера он совсем расчувствовался, вспоминая предыдущие выездные сессии, которые проходили совсем не так, как теперь. Петигрю придерживался такого же мнения, но, слушая судью, с трудом скрывал презрение, потому что одной из затаенных причин его нелюбви к Барберу было то, что на самом деле судья не являлся истинным приверженцем выездных сессий. При первой же возможности он поменял бы беспокойные будни в провинциальных городах на роскошную жизнь в Лондоне. Многие годы до того, как его назначили выездным судьей, он только числился в Южном округе и требовал непомерные гонорары за то, чтобы оставить свою обширную практику на Странде Странд – одна из главных улиц в центральной части Лондона и выехать на работу в сельскую местность. Впрочем, Петигрю признавал, что в этом не было ничего плохого. Он и сам в свое время мечтал о большой практике в столице. Однако питал отвращение к лицемерию, и у него были причины презирать лицемерного Барбера. Его бесили разглагольствования этого самозванца перед новичками и его претензии на роль истинного преемника и хранителя традиций выездных сессий суда.

Когда наступило время выпить бренди и выкурить по сигаре, судья поднялся со своего места.

– Существует много прекрасных старых обычаев, которым грозит забвение,произнес он.- Я расскажу вам об одном, который, должно быть, незнаком присутствующим здесь молодым людям. Возможно, я единственный среди вас, кто все еще помнит этот обычай, и я хочу его возродить. Я имею в виду старый тост, который произносил старший из присутствующих в адвокатской столовой в первый вечер Михайловой сессии Михайлова сессия Высокого суда правосудия начинается в Михайлов день (29 сентября).: Fiat justitia! Да свершится правосудие! (лат.)

– Удивительно, как много старых обычаев знает судья,- заметил сосед Петигрю после того, как адвокаты осушили бокалы.

– В самом деле удивительно,- сухо признал Петигрю.- Тост "Ruat coelum" И да падут небеса (лат.). Часть крылатого выражения: "Да свершится правосудие, даже если падет мир" поднимали по окончании летней сессии, и его всегда провозглашал младший барристер.

Если не считать подобных мелочей, папаша Уильям был прав. Действительно, как сказал этот старый врун, обычаям выездных сессий грозило забвение. Впрочем, Петигрю выпил уже достаточно много, чтобы всерьез беспокоиться обо всем этом.

– Кстати, господин секретарь,- спросил судья Дерика, усаживаясь на свое место,- вы отдали это billet doux Любовное письмо (фр.). старшему констеблю?

– Да, отдал,- ответил тот.- Он, по-моему, отнесся к нему более серьезно, чем вы.

– Констебль обязан относиться серьезно к таким вещам. Кроме того, он не имел дела с таким количеством подобных писем, как я. Уму непостижимо,продолжил Барбер, обращаясь к Фродшаму,- как много анонимных писем получает судья в своей жизни. Разумеется, никто на них не обращает внимания. Смею вас заверить, тот, кто хочет стать судьей, должен иметь крепкие нервы.

– Ну, господин судья, мои амбиции не простираются так далеко,отозвался Фродшам, хотя по его тону было ясно, что именно так далеко и простираются его амбиции.- А что было в этом письме?

– Просто неопределенная угроза, только в более оскорбительной форме, чем обычно. Господин секретарь, а что сказал старший констебль?

– Ничего особенного. Только помрачнел и заметил: "Не удивлюсь, если это Хеппеншталь".

– Хеппеншталь?- резко переспросил Барбер.

– Кажется, так. Констебль вроде бы все о нем знает.

Судья выпил изрядную порцию бренди и на некоторое время замолчал.

Его молчание несколько обескуражило аудиторию, ожидавшую продолжения воспоминаний. Заметив это, Фродшам обратился через стол к младшему барристеру:

– Господин младший барристер, будьте добры, назовите того, кто будет нас развлекать.

Эту традицию вечеринок в адвокатской столовой знали все. Тот, кого назначали развлекать компанию, должен был спеть песню, рассказать историю или разыграть сценку. Если он отказывался, что считалось неблаговидным поступком, или его выступление признавалось неудачным, он должен был заплатить солидный штраф.

– Я назначаю Петигрю,- немедленно отозвался младший барристер.

Петигрю поднялся и несколько секунд стоял молча, нахмурив лоб и морща нос. Затем заговорил со свойственными профессионалу бодрыми интонациями:

– Господин младший барристер, я расскажу историю о судье Ракенбери и деле о непристойном нападении, которое рассматривалось на зимней выездной сессии суда в 1913 году.

Его слова были встречены радостным взрывом смеха. Все присутствующие слышали эту историю в разных вариантах, и сам Петигрю рассказывал ее за ужином на выездных сессиях не один раз. Но это не имело значения. Эта история была легендой, а легенды можно повторять и слушать бесконечно. В устах талантливых бардов легенды с годами обрастают новыми деталями и становятся все более ценной частью унаследованного фольклора племени. Адвокаты уселись поудобнее в предвкушении прекрасного развлечения.

Это была интересная история, рассказанная к месту и ко времени,немного непристойная и сугубо профессиональная,- о добродушном юрисконсульте, чья полная некомпетентность в качестве судьи по криминальным делам стала притчей во языцех. Петигрю рассказывал интересно, не меняя выражения лица и выдерживая сдержанный тон адвоката, обсуждающего скучный процедурный вопрос. Он, казалось, не замечал приступов веселого хохота в аудитории и, завершив рассказ довольно неприличной концовкой, вроде бы удивился, обнаружив, что стоит перед слушателями, приветствующими его восторженными аплодисментами.

В самом деле, он знал эту историю так хорошо, что рассказывал ее почти автоматически, в то время как его голова работала совсем в другом направлении. Пересказывая подробности хорошо известного диалога между судьей Ракенбери и обвиняемым перед вынесением приговора, Петигрю не задумывался о том, что говорил. Мысли его в этот момент были заняты совсем другими, довольно прозаичными вещами. В конце концов один простой вопрос вытеснил все остальные: "Что происходит со Стригуном, черт его подери?"

Дело в том, что Стригун не смеялся вместе с остальными. Более того, он не слушал Петигрю. Он сидел, насупившись и уставившись глазами в скатерть, время от времени щедро наливая себе бренди из бутылки, которую явно не хотел никому отдавать. Интересно, что сначала Петигрю забеспокоился именно из-за бутылки. "Осталось совсем немного бренди урожая семьдесят пятого, подумал он.- Надо не забыть сказать об этом на следующем заседании винного комитета. Конечно, мы уже не сможем раздобыть такого же хорошего бренди, но надо постараться сделать все возможное… Обидно, что Стригун заграбастал целую бутылку прекрасного напитка. Как-то не похоже на него. Если не остановится, то здорово напьется". Здесь он понял, что закончил свой рассказ, и плюхнулся на место.