Дональд Уэйстлейк - Вне закона

— Когда тебя видит только Бог, никаких правил нет. Но если дело касается Куэрка, не могу сказать, что знаю, каковы правила.

— Хочешь сказать, не стал бы рекомендовать его? — В голосе Келпа зазвучала тревога. — Но ведь ты послал парня ко мне.

— Нет, не то чтобы я… Минуточку. — Гарри вновь пнул мяч. — Энди, можешь оказать мне услугу? Покати немного сумку. А то эта рука становится длиннее той.

— Я думал, сумку надо нести на плече, — заметил Келп.

— Я пытался, но она тяжелая и одно плечо уходит вниз, а второе — вверх. — Он протянул лямку Келпу с мольбой в глазах. — Пока мы выберемся на траву…

Келп не предполагал, что сегодняшний визит на поле для гольфа приведет к тому, что на какое-то время он станет кэдди, [2] Кэдди — мальчик, таскающий амуницию за игроком в гольф. но пожал плечами.

— Хорошо. Но только до травы.

— Спасибо, Энди.

Келп закинул сумку на плечо и действительно стал похож на кэдди. Чего ему не хватало, так это матерчатой шапочки с длинным козырьком и палочки-метки за ухом. Зато лицо, как положено, было серьезным.

Гарри двинулся вслед за мячом.

— Насчет Куэрка… я не знаю об этом парне ничего плохого, да только не знаю о нем и ничего хорошего.

— Ты работал с ним? — поинтересовался Дортмундер.

— Несколько раз. Я и Ральф… он не ушел на пенсию вместе со мной. Гарри Мэтлок и Ральф Демровски долгое время работали вместе. Славились быстротой и жадностью. Даже разъезжали по стране в фургоне, на случай если наткнутся на что-то большое.

— Ральф все еще работает? — спросил Келп.

— Нет, он в Синг-Синге. [3] Синг-Синг — известная тюрьма штата Нью-Йорк. Построена в 1830 г., расположена на реке Гудзон, севернее г. Нью-Йорка. Лучше бы он последовал моему примеру.

Гарри остановился позади своего мяча, посмотрел в сторону зеленого поля, где стояли трое мужчин, одетых примерно так же, как он. Похоже, поджидали его.

— Думаю, мне придется ударить по нему, — сказал Гарри. — Вы уж отойдите, мастерства у меня недостаточно. Куда полетит мяч, сразу сказать не могу.

Келп и Дортмундер отошли, и Гарри ударил по мячу. Вернее, мимо. Потом ударил еще раз. И еще, и еще… Наконец попал, и мяч куда-то полетел. Не к флагу, разумеется, но и не назад.

— Ходьба — главный плюс гольфа, — заметил Гарри и последовал за мячом, сопровождаемый Дортмундером и Келпом. — Ральф и я работали с Куэрком четыре, может, пять раз. Он никогда не был первым выбором, знаете ли.

— Не был?

— Нет. Он знает свое дело, — признал Гарри. — Всегда сделает то, о чем его просишь, но есть парни и получше. Уолли Уистлер. Герман Джонс.

— Они хороши, — согласился Келп.

— Да, — кивнул Гарри. — Но если тот, кого мы хотели пригласить, болел, или был занят, или сидел, тогда мы обращались к Куэрку, и он нас не подводил.

— Гарри, ты послал его ко мне, — напомнил Келп, — но энтузиазма в твоем голосе не слышится.

— Да нормальный он парень. — Гарри остановился посмотреть на мяч, который опять лежал в океане песка, тогда как зеленая травка казалась далеким островом, виднеющимся впереди и справа. Двое мужчин из троицы, поджидающей Гарри, уже сели на землю, предчувствуя, что ждать придется долго. — Дай-ка глянуть на другие клюшки.

Келп поставил сумку на песок, чтобы Гарри выбрал подходящую клюшку.

— Что-то сдерживает твой энтузиазм? — спросил Келп.

Гарри кивнул, все еще перебирая клюшки.

— Это его ограбление. Я никогда не был с ним, когда он играл первую скрипку. Ральф и я, мы приводили его в нужное место, показывали на дверь, ворота, сейф, что угодно, и говорили: «Открой это, Кирби». И он открывал. Дело свое знал. Не виртуоз, но дело знал. А каков он в организации ограбления? Тут я не могу дать рекомендацию.

— Понятно, — кивнул Келп.

Гарри указал на клюшку с большим крюком.

— Эта, как думаешь?

Келп, многоопытный кэдди, прикинул варианты, потом указал на другую, с еще большим крюком.

— Думаю, эта.

Но и новая клюшка не помогла.

Нью-Йорк нервировал Кирби Куэрка. Все его нервировало, особенно необходимость не подавать виду, что он нервничает, не позволить другим догадаться, что испуган.

Он слишком долго отсутствовал, слишком много времени провел вне Нью-Йорка, да и остального мира. Шесть с половиной лет тюрьмы сломали его, лишили привычки жить своей жизнью. Тюрьма так соблазнительна, так комфортабельна, если ты сдаешься и перестаешь бороться с системой. Живешь по часам, их часам, их правилам, их порядку, делаешь все, что тебе говорят. Так проходит шесть с половиной лет, а потом, внезапно, тебе улыбаются, жмут руку, и вот она, открытая дверь, миновав которую ты предоставлен самому себе. Имеешь право делать что хочешь.

Имеешь право? Две предыдущие отсидки были короче, да и сам он был моложе, поэтому тюремная упорядоченность не становилась для него законом. Он находил в себе силы начать все заново. На этот раз, обретя свободу, он уже не знал, как ею распорядиться.

И это стало главной причиной, заставившей его прямиком направиться в Дербивилл к кузену Клоду, пусть они никогда не были близки, да и вообще мало общались. Клод всю свою жизнь чтил закон, тогда как Куэрк начал преступать его чуть ли не с детства.

Тем не менее Куэрк поехал в Дербивилл, предварительно позвонив Клоду и попросив подобрать ему жилье под предлогом того, что освоил в тюрьме профессию печатника (во всяком случае, думал, что освоил) и знал, что в Сикаморе, городке, расположенном неподалеку от Дербивилла, в сотне миль к северу от Нью-Йорка, находится типография «Сикамор крик». Клод, как человек порядочный, женатый, с четырьмя детьми, двое уже покинули родной дом, двое — еще нет, пригласил Куэрка к себе и выделил ему спальню старшего сына. Речь шла о том, что Куэрк поживет у кузена, пока не найдет себе жилье, но и теперь, полтора года спустя, он жил в доме кузена.

Куэрк не знал этого тогда, не знал и теперь, но поехал к кузену Клоду прежде всего потому, что ему требовался надзиратель, человек, который мог бы сказать, когда выходить на прогулку, когда тушить свет. Все получилось не совсем так, потому что Клод и его жена оказались слишком деликатными и доброжелательными, а навыки печатника, приобретенные в тюрьме, стали не фундаментом его новой жизни, а очень уж быстро лопнувшим мыльным пузырем. Но все в той или иной степени образовалось. В типографии ему дали работу — это хоть как-то упорядочило жизнь, и он нашел другого человека на роль надзирателя.

И пришло время позвонить ей.

В Нью-Йорке Куэрка много чего нервировало, в том числе телефоны-автоматы. Он боялся воспользоваться телефоном на улице, боялся говорить в гуще людей, многие из которых оказывались у него за спиной неизвестно с какими намерениями. Чтобы позвонить по телефону-автомату, приходилось останавливаться, а Куэрку не хотелось останавливаться на улицах Нью-Йорка. Он никак не мог отделаться от чувства, что его растопчут, раздавят, ограбят, изобьют, если он остановится. Так что, попадая в Нью-Йорк, он предпочитал пребывать в постоянном движении. Но ему все равно нужно было позвонить.