Сергей Высоцкий - Анонимный заказчик

Старик промолчал.

— Или вы секрет какой знаете? Тогда мы тут под вашим руководством такой сад засадим! — мечтательно сказал Бугаев, словно бы и впрямь стал одним из жильцов этого светлого дома на заливе.

— Как же, засадите! — откликнулся дед. — Шпанят своих понавезете, они тут дадут шороху вашему саду.

— Да ведь вы-то сажаете? — удивился Семен. — Не боитесь? Лиха беда — начало!

— Сажаю у себя под окнами. Вона они, на первом этаже. И буду стеречь, на солнышке посиживать. Мне хватит. А вы можете хоть розы до самого залива садить. С фонтанами. — Он вдруг хихикнул и, посмотрев на капроновую авоську, в которой бугрились пустые бутылки, добавил: — Ты небось не в молочный магазин собрался, сажальщик. Садочки, цветочки… Стол будете ставить, так подальше от моих окон. Рядом все равно не дам играть!

— Какой стол? — с недоумением спросил Бугаев.

— Для костяшек. Таких, как ты, забойщиков уже вселилось несколько. Через пару дней снюхаетесь.

— Эх ты, дед, садовая голова! — только и нашел что ответить Семен и, вздохнув, пошел по неровной тропинке через пустырь. К торговому центру. Бутылки позвякивали в сумке, и он, чувствуя, что дед провожает его насмешливым взглядом, готов был запустить их куда-нибудь подальше. Но только, качая головой, шептал со смешанным чувством разочарования и злости: «Ну дед! Не дед, а куркуль!»

Осокин выглядел подавленным. Застывшие голубые глаза смотрели безучастно, лицо было плохо выбрито. Да и костюм он надел помятый. У Корнилова, понимавшего, что Борису Дмитриевичу сейчас не до своей внешности, мелькнула все-таки мысль — а не играет ли Осокин чуточку «на публику»?

Перечитав свои показания, Осокин подписал их и вздохнул:

— Ну вот, подписал себе приговор.

— До приговора еще далеко, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов.

— А-а-а!.. — отмахнулся Осокин. Этот приговор главный, — он пододвинул полковнику листок с показаниями.

— Придется еще все-таки съездить на место. В присутствии понятых показать, откуда выскочил человек, где вы остановились…

Борис Дмитриевич поморщился. Потом спросил:

— Что хоть это за мужчина? Я видел только, что не молодой…

— В мае пятьдесят лет исполнилось. Котлуков Лев Алексеевич, по кличке Бур.

— По кличке? — брови у Бориса Дмитриевича поползли вверх, и Корнилов впервые за время разговора увидел, что глаза у него ожили. В них появился огонек интереса. — Он что же, уголовник?

— Недавно вышел из заключения.

Осокин некоторое время сидел молча, сосредоточенно обдумывал услышанное. «Уж не надеется ли он, что за уголовника ему могут смягчить наказание? — подумал Корнилов. — А что скажет, когда узнает, что тело еще не найдено?! Да-а, юридический казус… Но скрывать от него мы ничего не имеем права».

— А у погибшего есть родители? — спросил наконец Осокин.

— Нет, Борис Дмитриевич. И детей тоже нет. Так что гражданского иска к вам не последует. И есть еще одно обстоятельство, о котором я должен поставить вас в известность: тело сбитого вами Котлукова пока еще не найдено.

— То есть как это «не найдено»?

— Когда приехала милиция и «скорая помощь», вызванная Колокольниковым, тела уже не было.

— Значит, он остался жив?! — В голосе Осокина смешались удивление и надежда.

— Колокольников, тот дачник, что наткнулся на тело, дал показания, что человек был мертв. Мы проверили все больницы и поликлиники. Никаких следов.

— Но куда-то он ведь делся?

— У нас есть предположение, — сказал Корнилов, — но это пока только предположение. Служебная версия.

— Так… — Борис Дмитриевич закрыл лицо ладонями и опять долго молчал, а когда отнял ладони, Корнилов поразился перемене, произошедшей с Осокиным. Перед ним был энергичный мужчина с пытливыми, требовательными глазами, и даже его плохо выбритые щеки уже не казались плохо выбритыми, а просто чуть отливали синевой.

— Та-а-к, — повторил Борис Дмитриевич, и в его голосе к горьким ноткам прибавились нотки плохо скрываемого возмущения. — Значит, весь этот сыр-бор из-за какого-то уголовника?! Допросы, психологический нажим…

— Какой же психологический нажим, товарищ Осокин? — спросил Корнилов, дивясь метаморфозе, только что совершившейся у него на глазах.

— Вы что же, не считаете психологическим нажимом ваше требование повторить мой маршрут?

— Все наши действия проводились в строгом соответствии с законом, — очень спокойно сказал Корнилов, опасаясь, что выход из состояния апатии может вылиться у Осокина в истерику. Но Осокин его не слушал. Горько поджав губы, он продолжал:

— Боже мой, весь сыр-бор из-за уголовника! Уголовника который к тому же исчез! Товарищ Корнилов, вы понимаете, сколько нам пришлось пережить за эти дни? И мне, и жене с дочерью…

— Понимаю, — кивнул Корнилов. — Каждый на вашем месте чувствовал бы то же. Каждый честный человек.

Осокин метнул на него злой взгляд и тут же отвел глаза.

— И что, собственно, изменилось, Борис Дмитриевич? Почему вы так разволновались, узнав, что потерпевший — бывший уголовник? Преступление-то вы совершили.

— Преступление? Это еще надо доказать! Произошел несчастный случай. Где у вас доказательства, что человек умер? Погиб?

— Преступление уже в том, что, сбив человека, вы оставили его без помощи. Скрылись. Милиция потратила много времени и сил, чтобы разыскать вас. И вы сами признали это.

— Нет, я просто не в силах вас понять! — вскричал Осокин, глядя куда-то поверх головы Корнилова. Фраза прозвучала у него так патетически, так ненатурально, что Корнилов не сдержался и усмехнулся. Но Борис Дмитриевич не заметил его усмешки. Он уже видел и слышал только себя одного. — Я не могу понять того, что милиция, как вы говорите, тратит силы и время ради какого-то уголовника! Допросы, горы исписанной бумаги — и ради чего? — Он помолчал, смешно сложив губы в трубочку, а потом спокойно сказал, покачав головой: — Я отказываюсь от своих показаний. Отказываюсь от своего признания. И никакой суд не вынесет человеку приговор, если нет жертвы. А ее нет. Нет вашего уголовника. — Он даже повеселел и смотрел теперь на Корнилова с каким-то петушиным вызовом.

— Скажете, что вас насильно заставили подписать все это? — Корнилов положил руку на протоколы. — У нас есть магнитная лента допроса. А может быть, вы, умный, интеллигентный человек, заявите, что вас били в милиции? Некоторые забубенные рецидивисты идут и на такую чудовищную ложь. Но ведь судят не на основании заявлений, а на основании доказательств. А доказательства у нас есть. Отпечатки пальцев сбитого вами Льва Котлукова на лобовом стекле ваших «Жигулей»…

— У вас нет самого Льва, — с торжеством сказал Борис Дмитриевич. — Этот Лев посчитал за лучшее где-нибудь отлежаться, чем попадать в руки милиции. Даже в качестве жертвы несчастного случая.