Гарри Алекзандер - Последняя рыбалка

Вот уже двенадцать лет Марвин, Джим и я встречаемся на озере Симор, но нынешняя, тринадцатая встреча оказалась последней. Хотите знать, почему? Сейчас расскажу.

Озеро Симор расположено в Канаде, на юго-востоке Британской Колумбии. Оно огромно и имеет форму буквы «Н», причем длина каждого из его рукавов составляет не менее пятидесяти миль. Вокруг озера — четыре небольших городка с собственными гаванями. В одном из этих городков мы берем напрокат плавучий дом — единственное транспортное средство, позволяющее провести на озере отпуск со всеми удобствами. Дорог в округе почти нет, а два-три проселка, ведущих к озеру, запущены и содержатся властями провинции в ужасающем состоянии. Всего в часе езды от гавани начинаются девственные леса, куда никогда не ступала нога человека. Более дикие места можно найти разве что на Аляске, Юконе или в Тимбукту.

Мы всегда собираемся в первую неделю августа: больше шансов застать хорошую погоду, хотя гарантии, разумеется, нет. В любую минуту может налететь буря, и тогда нашу плавучую халупу носит по волнам, будто щепку. Впрочем, и штиль наступает внезапно, безо всякого предупреждения. Поштормит минут двадцать — и опять тишь, гладь да голубое небо. Ветры здесь напоминают тропические муссоны, только холодные.

Наш плавучий дом — весьма примечательное плавсредство. В нем есть и камбуз, и гальюн, и три удобных койки. Можно сложить обеденный стол и выдвинуть диван, тогда места хватит на целую ораву.

Мы приезжаем сюда по целому ряду причин. Во-первых, рыбалка. Марвин и я удим рыбу с младых ногтей и сумели приохотить к этому занятию Джима, хотя по большому счету улов его почти не интересует, и рыбу он не любит.

Вторая причина — местные красоты и уединение. Здесь можно провести неделю в совершенно девственных лесах, не жертвуя удобствами и благами цивилизации.

Можно подумать, что мы собираемся здесь, поскольку вместе прошли всю Корейскую войну и, следовательно, считаем друг друга боевыми товарищами. Но в действительности у нас нет почти ничего общего. А если честно, то мы изрядно недолюбливаем друг друга и никогда не встречаемся, если не считать этой августовской недели. По телефону говорим, только когда приходит время обсуждать очередную поездку. Живем мы в радиусе ста пятидесяти миль друг от друга. Я владел бензоколонкой в Сиэтле, пока энергетический кризис семидесятого года не вышиб меня с рынка. Тогда я пошел работать в авторемонтную мастерскую. Полагаю, что протяну там до пенсии или до кладбища. Единственное, что есть хорошего в моей жизни, — это вторая жена. И ночные кошмары уже не так донимают, хотя ещё недавно я просыпался в холодном поту и дико кричал, чем и довел мою первую благоверную чуть ли не до дурдома. Но теперь кошмары снятся мне, главным образом, на озере Симор. Наверное, встречи с товарищами по оружию пробуждают дурные воспоминания. Парни все понимают и не подтрунивают надо мной, если ору во сне.

Марвин родом из Якимы, что на востоке штата Вашингтон. Он разъездной торговец и, похоже, каждый год переходит в новую фирму. В прошлом августе он сбывал зимние оконные рамы. У Марвина все в порядке. И, главное, язык хорошо подвешен. Такой продавец может сбагрить туфли на платформе даже самому долговязому баскетболисту. Когда трезв, конечно.

Джим обретается в Портленде, штат Орегон. Он — законник. Во взводе его дразнили «Профессором». После дембеля поступил в школу правоведения, теперь трудится в крупной юридической фирме и хорошо зарабатывает. Последние года два даже поговаривает о том, чтобы выставить свою кандидатуру на какую-то выборную должность, то ли в городской совет, то ли в окружное законодательное собрание. И если он станет баллотироваться, то наверняка победит на выборах.

Но довольно пустой болтовни, пришла пора объяснить, почему мы, товарищи по оружию, становимся друзьями только раз в год и всего на неделю. В Корее мы служили в стрелковом отряде пехотной бригады «Альфа». Номер дивизии, имя её командира и наши собственные фамилии я называть не буду, уж простите: эти сведения полагается держать в тайне даже сейчас, спустя много лет. Нашим взводом командовал лейтенант — ревностный служака и буквоед. Чтить устав его научили в кадетском корпусе военной академии в Уэст-Пойнт. В пехоте можно продвинуться по службе, лишь угробив энное число супостатов. Есть люди, которые ведут строгий учет, и чем больше число убитых врагов, тем лучше ты помог своей стране выиграть войну. Вы, цивильные, наверняка слышали, как эти цифры называют в радиопередачах.

Арифметика эта, разумеется, липовая, поскольку все солдаты грешили «приписками» и давали дутые цифры, а офицеры всячески прикрывали подчиненных, заодно спасая собственные задницы. Но в нашем взводе требовалась «отличная работа». Зачастую это означало, что приходилось совать голову в петлю. И наш лейтенант был слишком честен (на войне такого рода честность часто приравнивается к глупости) и слыл пламенным патриотом, а посему обманом не занимался и с приписками боролся. Да ещё нередко вызывался самолично водить отряд на самые опасные задания, подвергая нас чудовищному риску. Показатели числа убитых вражеских солдат у нас были самыми высокими в батальоне, но и «падеж» наших солдат составлял не менее двадцати процентов. Не надо было быть Эйнштейном, чтобы подсчитать, что через пять месяцев боевых действий от нашей дивизии не останется и следа.

Поэтому, когда нам выпало четверо суток отдыха, мы пришли к заключению, что так больше воевать нельзя, и надо что-то делать, иначе дивизии несдобровать. Дивизия была самая заурядная — палатки, будки, много пыли. Но тем, кто вернулся с поля боя, лагерь казался кусочком рая. Здесь можно было получить горячую еду и холодное пиво. И спать на койке, а не на голой земле. И вот однажды ночью под койкой лейтенанта взорвалась граната. Разумеется, поднялась шумиха, особенно когда стало известно, что наш покойный лейтенант был сынком генерала из Пентагона. Следователи, конечно, понимали, что служаку угробили свои, но доказать ничего не смогли. Действуя методом исключения, военная полиция вышла на нашу троицу — Марвина, Джима и меня. Ребята во взводе давно нас вычислили, но молчали, потому что и сами считали дни до дембеля, и им совсем не улыбалось оставаться в Корее, да ещё в мешках, куда их наверняка уложил бы наш лейтенант, останься он в живых чуть подольше. Итак, подозрение пало на нас. Между собой военные чинуши называли наш благой поступок убийством первой степени: ведь мы угробили своего. Но поди докажи!

Законник Джим объяснил нам, что убийство — преступление, не имеющее срока давности, и нам до конца дней грозит Ливенуорт или какая-нибудь другая знаменитая тюрьма. А то и чего похуже — ведь нынче по всей стране стирают пыль с электрических стульев, слишком долго стоявших без дела. Чеку из гранаты выдернул сам Джим, мы с Марвином стояли на стреме в торцах палатки. Я не пытаюсь снять с себя вину, просто излагаю обстоятельства дела. Мы все одинаково виновны и до сих пор одинаково трусим. Стоит одному из нас расколоться, и мы все будем в кандалах. Папаша лейтенанта ещё жив. Неужели вы думаете, что он забыл и простил? Если да, значит, вы до сих пор верите в сказки.