Юрий Черняк - Последний сеанс

— Днепрогэс изображает! — сипло и тоже шепотом ответил продрогший пацан, забравшийся на самую верхушку старой березы, по-видимому, еще днем. И все услышали.

Толпа заволновалась, пришла в движение.

— Хорош! — яростно шептали нижние. — Кончай, дай другим посмотреть!

— Я, кажется, ясно спросил: что здесь происходит? — по-прежнему не повышая голоса, но со знакомой расстановкой спросил Складовский, и все разом очухались.

— Атас! — зашептали то здесь, то там, и все бросились врассыпную, скользя и падая в грязь. С деревьев молча спрыгивали, срывались, падали и разбегались, хотя грозный пся крев не собирался за кем-то гнаться.

Постояв, он вошел в школу. Пожилая завуч и сторожиха, никого до этого не пропускавшие, испуганно расступились. Учителя и учащиеся бросились по классам, расталкивая друг друга и застревая в дверях.

Складовский неторопливо поднимался на второй этаж, надеясь, что его догадка не верна, но чувствуя, как ноги становятся ватными…

Он долго стоял возле окна в темном коридоре лицом к лицу с обнаженной женой. Будто впервые он видел это столь же прекрасное, сколь и порочное тело.

По-прежнему ничего не подозревая, она любовалась своим отражением. И ведь было чем… Он не мог не признать это, видя ее глазами своих подчиненных. Вот, оказывается, почему в конце шестидневки все так стараются уйти до восьми вечера… И никого не уговоришь! Даже самых сознательных и болеющих за свое дело! Только отводят глаза, меняются в голосе, униженно просят, выдумывая нечто несусветное.

Он знал о прошлом своей жены, но, оказывается, плохо знал ее. Конечно, он старался не думать, гнал от себя недостойные, как ему казалось, мысли. Все-таки он сильно был привязан к ней, напоминавшей его первую жену, вернувшуюся пятнадцать лет назад в Польшу. И теперь признавался себе, что слишком доверял Наде, поскольку ничего другого не оставалось.

Если бы все свелось к пошлой интрижке! Если бы обнаружилось, что есть кто-то третий. Он знал бы, что делать. Он не закрыл бы на это глаза, но хотя бы не знали другие!

А как быть теперь, когда весь завод узнал, что он теперь все знает? Удивительно, что его авторитет до сих пор был непререкаемым… Или уважали как раз за то, что он ей будто позволяет? Теперь сделать вид, будто ничего не произошло, уже не удастся. Над ним будут потешаться все, кому не лень…

Так он будет еще долго и мучительно рассуждать сам с собой, а пока что смотрел, не в силах оторваться, чувствуя, как пересыхает во рту, следил за цветущим телом, то изгибающимся, то застывающим в чувственных позах, и тогда оно казалось очерченным по божественному лекалу.

Их разделяло не меньше пятнадцати метров тьмы и дождя, но ему чудилось, что он слышит ее прерывистое дыхание…

Наконец, он оторвал взгляд и пошел к выходу, но вдруг что-то заставило его оглянуться. В другом конце коридора он увидел еще одного свидетеля своего позора, не замеченного раньше, вернее, его недвижный силуэт, приникший к окну. Складовский подошел ближе. Он узнал его. Конечно, это был Яша Горелик, которого он тоже вытащил из лагеря. Молодой ленинградский поэт, посаженный за антисоветскую деятельность… Его легко было узнать даже в темноте по знаменитой копне отросших вьющихся волос. Яша молитвенно, с обожанием смотрел на Надю, шевеля губами, и ничего другого в эту минуту не мог видеть или услышать. Складовский даже почувствовал себ уязвленным. Кто-то любит его жену сильнее, чем он, имеющий на то право… Кажется, он пересылал ей тайком, через вольнонаемных, свои стихи.

Сперва ей это льстило, потом стало раздражать. Она-то привыкла к грубым комплиментам и преувеличенным сравнениям, а тут было преимущественно малопонятное и не запоминающееся. И потому перед освобождением сожгла.

Она нехотя, вскользь рассказала о нем мужу. Мол, есть тут один поэт, прошедший школу трудового воспитания. Чуть живой остался. Неплохо бы его тоже пристроить куда полегче. Больно нежного воспитания. Краснеет до сих пор, как услышит матерное слово. Тогда Складовский не придал значения ее просьбе. А сейчас вдруг все вспомнил. И сразу стало не по себе.

Не пишет ли ей снова стишки? Теперь Яша работает в заводоуправлении, говорят, по-прежнему тайком сочиняет, во всяком случае, прячет бумаги в стол, если кто войдет, и мучительно краснеет… Очень трудно избавиться от вредных привычек, что и говорить, даже перевоспитание физическим трудом не всегда помогает, как оправдывался Яшин начальник.

…Стоит и смотрит. Слишком поглощен, чтобы заметить супруга предмета обожания. И еще шевелит губами. Неужели опять придумывает?

Складовскому стало не по себе. Он вдруг увидел себя со стороны, Яшиными глазами. Прикрикнуть, чтоб не смел разглядывать? Бр-р…

Что может быть нелепее? Мягко ступая, почти крадучись, директор поспешно ретировался. Наверняка посылает ей свои оды, только она об этом уже не рассказывает… И почему-то было очень нежелательно, чтобы Яша сейчас его увидел.

Ночью соседи Складовских так и не смогли заснуть. Нет, скандала не было. Казалось, Надю всю ночь пытали и убивали, а она требовала новых и новых пыток и умираний. Они и раньше не давали покоя до часу ночи, а то и позже. Но чтоб до самого утра?

Уходя на работу, Складовский внимательно посмотрел на жену. Под глазами черные круги, лицо осунулось, смотрит в сторону. Изображает равнодушие или он действительно перестарался? Ему казалось, что этой ночью он полностью ее умиротворил и подчинил, как это бывало раньше, особенно в первые месяцы их совместной жизни, когда приходилось подавлять таким вот образом бунт на семейном корабле и доказывать, кто в доме хозяин. Впервые он подумал, где она будет сегодня весь день, пока его не будет дома. Раньше такие вопросы в голову не приходили.

Но спросить не решился.

На работе эта мысль снова пришла в голову во время совещания. По взглядам присутствующих Складовский понял, что все знают о вчерашнем происшествии. И как будто даже сочувствуют. Ну не старался бы так с выполнением государственного плана или, на худой конец, возвращался бы другой дорогой… Он вспомнил, как подталкивали друг друга локтями, как прерывались разговоры, когда он проходил утром по цехам. Но надо было держать себя в руках и внушить себе, что это только кажется…

Но что делать, если его так и подмывает спросить у начальника заводоуправления, где сейчас находится Яша Горелик? На работе ли он?

Это желание было настолько сильным, что он прервал совещание, попросил не расходиться и сам быстро пошел, чуть не побежал в соседнее здание, где работал Яша. Зачем я это делаю? — спрашивал он себя, но уже не мог остановиться. Он успокоится, как только все узнает…

Стол Яши был пуст. Ни его старенького плаща, ни калош, обычно стоящих возле стула, не было. Несколько женщин, работающих тут же, с любопытством смотрели на своего запыхавшегося директора. Не спрашивать же их, куда он девался! И приходил ли сегодня? Кто Яша и кто он?