Эд Макбейн - Румпельштильцхен

Викки рассказала мне, что до того, как ее «открыли», как потом писали об этом в газетных и журнальных статьях, посвященных ее песням, она иногда выступала с разовыми концертами в мотелях, разного рода клубах и придорожных закусочных, имевшихся в великом множестве как в самом городке Литтл-Рок, штат Арканзас, так и в его окрестностях. Все эти концерты так и проходили никем незамеченными, да и сама она, казалось, не возражала против подобной анонимности. Двейн, ее отец, — он остался вдовцом, когда Викки было четырнадцать лет — стал всячески способствовать творческой «карьере» дочери с тех пор, как ей впервые заплатили гонорар в десять долларов за ее самое первое выступление в винном погребке «Уголок Рокки», что в Свит-Хоум, Арканзас, совсем недалеко от Литтл-Рок. В 1964 году Двейн однако решил, что его девятнадцатилетней тогда уже дочери судьбой предопределен лучший удел. В один из выходных он живенько усадил Викки в их фамильный Бьюик-седан выпуска 1962 года и затем отправился в нем сначала в Мэмфис, а затем повернул на север к Нэшвиллу, где записывающих компаний было, как ему тогда казалось, больше, чем у собаки блох. После четырех дней непрерывного блуждания по тротуарам и безрезультатного обивания порогов, Двейн и его уже взрослая дочь познакомились с одним молодым гитаристом, столкнувшись с ним в холее отеля «Холидей Инн», где и сами они остановились. Новый знакомый уверенно принялся обрисовывать им сложившуюся ситуацию, признав, что в Нэшвилле все шансы на успех равны нулю из-за непомерно большой конкуренции, так как весь город, по его словам, просто кишмя кишел толпами амбициозных музыкантов. Единственным место, где можно еще на что-то рассчитывать, убеждал он их, оставался Новый Орлеан, куда он сам и собирался отправиться, уже полностью расплатившись за номер в гостинице и купив себе билет на автобус, идущий на юг. Гитариста этого звали Джеффри Гамильтон, впоследствии он стал ведущим гитаристом группы «Уит», той группы, что аккомпанировала Викки при записи ее первого хитового альбома.

Отчего Гамильтон решил, что Новый Орлеан — «единственное место», так и осталось для Викки непостижимой тайной. Безусловно, там были записывающие компании, но все они в основном занимались джазом, и очень-очень немногие из них желали иметь дело просто с настырными непрофессионалами. И одной из таких фирм, все-таки уделявших внимание любителям, была фирма «Ригэл [2] Царский, королевский. Рекордс» во главе которой стоял ее президент, человек по имени Энтони Кениг, и вне всякого сомнения, название студии было напрямую соотнесено с фамилией президента, потому что «Konig» по-немецки значит «король». Тогда в 1964 году Кениг был большим и привлекательным сорокалетним мужчиной. К тому времени он уже получил наследство, доставшееся ему от отца — состоятельного фермера, занимавшегося выращиванием сои в округе Вест-Кэрролл — и теперь он собирался создать свою собственную марку в музыкальном бизнесе. Можно только догадываться, каким образом Виктории Миллер, высокой и возбуждающе-привлекательной, умевший уже только одним своим видом пробудить в мужчине чувственное желание, удалось поразить воображение господина Кенига, но он немедленно устроил прослушивание для нее и для ее странствующего друга-гитариста, а после этого свел их с двумя музыкантами, из тех кого он прослушивал раньше — бас-гитаристом и ударником, впоследствии организовавших вместе с Джеффри Гамильтоном группу «Уит».

— Это было настоящим началом, — проговорила Викки и снова вздохнула. — О, Мэттью, кажется, что это было так давно, — она придвинулась ко мне, и вдруг поцеловала меня очень неожиданно нежно и глубоко, потом Викки поднялась с дивана, затушила в пепельнице оставшийся от «косячка» окурок и снова повернулась ко мне, — я хочу, чтобы мы занялись любовью немедленно, прямо сейчас.

— Да, — отозвался я.

— Прошу вас, — она протянула мне руку.

В свете последовавших за этим событий я бы решился на то, чтобы утверждать, что последующие три часа, проведенные мной в спальне Викки имели под собой какую-то тайную основу, некую цель, не имевшую ничего общего с любовным актом. И даже потом мне казалось, что во всем этом присутствовало уж очень чрезмерное желание понравиться, и почти навязчивая идея всенепременно произвести незабываемое впечатление, это можно было даже назвать просто демонстрацией своих возможностей, что должно было бы быть занесено в летописи таких же любовных марафонов, как эта наша «Ночь ночей», возможно даже для того, чтобы побить все существующие рекорды из увесистой книги мистера Гиннеса. После развода мне приходилось оставаться наедине с женщинами, которые выкладывали передо мной весь свой секс-арсенал, все, на что они только были способны. Скорее всего в тот момент они чувствовали себя так, словно им пришлось оказаться на месте фокусника, желающего поразить всех своей сноровкой и умением. Мне приходилось бывать с женщинами, застенчиво строившими из себя девственниц, обладая в то же время настолько мощным сексуальным потенциалом, которому, наверное, могли бы позавидовать все шлюхи Бомбея вместе взятые. Я спал с женщинами, желавшими учиться («Мэттью, я правильно это делаю?») и желавшими учить («А сейчас я сделаю тебе так хорошо, как тебе еще ни с кем не было»). Были у меня женщины, легко шокируемые («О Боже, это же просто отвратительно!») и такие, кто сам мог запросто шокировать («Мне однажды пришлось заниматься этим с двумя неграми и кобелем лабрадора»), но эти три часа, проведенные с Викки Миллер на ее кровати, в ее спальне, в то время как дочь ее безмятежно спала в своей комнате, были часами самого дикого и беспощадного секса из всех тех, что мне когда-либо пришлось испытать, занимаясь любовью с любой другой женщиной или даже с двумя женщинами сразу.

К половине третьего утра я полностью выдохся, пресытился по уши и уже просто тихо желал, чтобы маленькая Элисон постучала в дверь спальни и попросила бы дать ей что-нибудь от кашля или хотя бы спросила, где взять горчичный пластырь. А Викки, казалось, еще только-только начинала. Я не знаю, как ей удалось еще раз подготовить меня к покорному служению ее совсем еще не угасшей страсти, но так или иначе это снова свершилось. И когда наконец я снова откинулся на подушку, маленькие фарфоровые часики в гостиной пробили три раза, а ее неутомимая рука уже вновь беспокойно и умоляюще задвигалась там, где у меня уже и так все болезненно трепетало, и я уже начал опасаться, что все-таки очень права была моя мать, когда время от времени она начинала твердить мне, будто бы эта штука может напрочь отвалиться, если я стану ею чересчур злоупотреблять. Кажется, это был как раз тот случай. Викки снова склонилась надо мной.