Владимир Тодоров - Пятый арлекин

— Именно ко мне?

— Нет, к любому психиатру.

— Почему не к невропатологу?

— Она достаточно образованна, чтобы отличить признаки нер­вного расстройства от иных, связанных с душевным надломом, к тому же ей известно о клаустрофобии.

— Как она относится к вам в настоящее время?

— Как всегда, если еще не внимательнее. Я засыпаю и чувствую на себе ее взгляд, она переживает за меня более, нежели я сам. Я для нее больше значу, чем ее собственная жизнь. Я сплю, а она сидит рядом и смотрит на меня...

— Я выпишу больничный, придется полечиться дома, раз вы не желаете побыть в стационаре. Через два дня снова ко мне.

— Так вы считаете, что это всего-навсего мои галлюцинации, так сказать, плод расстроенного воображения?

— Безусловно.

— А записка? Я ведь ее держал в руках!

— Если бы вы посидели у меня на приеме, то услышали бы и не такое.

— Значит, я псих?

— Зачем утрировать, вы сейчас нездоровы, это пройдет, как проходит простуда. Только простуду вызывает инфекция, вирус, а у вас возбудителем болезни оказалась ваша проснувшаяся совесть и вина перед другом. Время лечит. К сожалению, уроки бывают тя­желыми, как в данном случае.

— Так вы мне не поверили?

— Отчего же, поверил, но не все принял безусловно. И только. Подумайте все же о стационаре. Вот мои телефоны: рабочий и домашний. Надумаете — позвоните. Я бы хотел встретиться с вашей женой, думаю, что она согласится на встречу со мной. Вероятно, ее мнение для вас не будет последним.

— Ни в коем случае, я не хочу этого, вы можете случайно сказать лишнее. И тогда конец, она не перенесет. Вы бы знали какая она, эта беда никак не должна ее коснуться. Буду нести свой крест сам. Ирина светлый и чистый человек.

— Хорошо, обойдемся без нее, вы способны самостоятельно ре­шить этот вопрос самым разумным и трезвым образом. А пока принимайте вот это.— Ремизов протянул Плахову два рецепта.— Я еще раз подчеркиваю, что срыв серьезен и лечение будет гораздо эффективнее в стационарных условиях. К сожалению, я не могу навязать вам лечение силой.

— Надеюсь, что вы шутите?— Плахов впервые улыбнулся вялой доброй улыбкой,— или внизу меня ждут уже два санитара?

— Конечно, шучу. Всего хорошего, Петр Борисович. Надеюсь, что удастся снять вашу душевную напряженность в самое ближай­шее время, тем более, вы сами говорили, что в вас заложено силь­ное контролирующее устройство. Включите его, отдыхайте, гуляйте, будьте побольше на воздухе. Будет необходимость — позвоните.

— Спасибо, постараюсь одолеть самого себя.

Плахов пожал руку Ремизову и вышел: вид у него при этом был гораздо более спокойным и уверенным, нежели в начале беседы.Телефонный звонок у Ремизова раздался в половине второго ночи. Ремизов нащупал в темноте аппарат и снял трубку.

— Алексей Иванович, это Плахов, Плахов. Вы меня слышите? Говорит Плахов!— в мембране что-то булькало, будто из блюдца на пол лилась вода, в голосе Плахова слышался смертельный ужас.

— Что случилось?— закричал Ремизов, в мгновение осознав, кто говорит и что обстоятельства (глубокая ночь) исключают орди­нарный случай. Он понял, что Плахов в опасности и срочно нуж­дается в его помощи.

— Он только что звонил,— произнес Плахов обреченно.

— Кто! Кто звонил!?

— Александр. Он все знает. Он сказал, что я... Это конец, я больше не могу. Мне нельзя жить. Вы ошиблись, это не галлю­цинации... Прощайте...

— Плахов, немедленно возьмите себя в руки. Я выезжаю. Ска­жите адрес!

— Парковая четыр... зачем вам, все уже не имеет ни какого значения...

— Квартира! Какая квартира?

— Семнадцать... Прощайте.

— Плахов, остановитесь!— Ремизов лихорадочно пытался найти единственные нужные слова, загипнотизировать ими Плахова, оты­скать в его паническом лихорадочном сознании единственную нить, которая сможет снова связать их хотя бы на то время, которое понадобится ему на дорогу.— Плахов, немедленно разбудите жену, слышите? Пусть она будет с вами, пока я приеду.

— Пусть спит,— выдохнул Плахов,— она святая женщина, ее эта грязь не должна коснуться. Все...— в трубке ритмично зазвучали позывные отбоя. Ремизов наспех оделся, схватил ключи от машины и заторопился в лифт. «Скоро вернусь!»— крикнул он с порога встревоженной жене. Ремизов обычно водил свою машину осторож­но, но теперь срезал углы на поворотах, будто участвовал в гонках на Большой приз или уходил от погони. Последнее было более похоже на правду: на углу улиц Чернышевского и Гоголя за ним увязался милицейский патруль и резкий голос прокричал несколько раз в микрофон, приказывая Ремизову остановиться. Ремизов никак на это не отреагировал, продолжая гнать машину по ночным пус­тынным улицам, понимая, что даже одна секунда опоздания может стоить Плахову жизни.

Он влетел на Парковую и сразу понял, что опоздал: около высотного дома собрались люди: они стояли возле распростертого тела мужчины, не в силах отойти от шока и предпринять какие-либо разумные действия. Впрочем, никакие действия уже не могли по­мочь Плахову: он был мертв. Следом за машиной Ремизова, резко завизжав тормозами, остановился милицейский «газик». Ремизов и лейтенант почти одновременно подошли к Плахову. Ремизов нагнул­ся, потрогал запястье его руки, выполнив чисто механическую рабо­ту, и выпрямился. Ему хотелось попросить кого-нибудь из присут­ствующих накрыть тело до приезда машины «Скорой помощи», но он никак не мог выговорить нужные слова. В стороне, на скамейке, полулежала женщина, и Ремизов догадался, что это, вероятно, жена Плахова. Лицо ее застыло и не выражало ничего кроме отчаяния, боли и страха. На своей левой руке чуть повыше локтя Ремизов почувствовал жесткие пальцы лейтенанта милиции.

— Я все объясню, а сейчас распорядитесь, чтобы вызвали врача и зарегистрировали самоубийство.

— Не вам определять причину смерти. Пройдемте со мной в машину.

— Хорошо,— кивнул Ремизов и направился за лейтенантом к желто-синей машине с электронным сигнализатором на крыше.

На второй день после похорон Ремизов и следователь прокура­туры Белов пришли в квартиру Плахова для разговора с Ириной Александровной. Белов сам попросил Ремизова поприсутствовать, не до конца разобравшись в заболевании Плахова. Плахова молча, не обращая внимания на присутствующих, сидела на высоком рез­ном стуле из орехового гарнитура, прямая, с застывшим неживым лицом.

— Вы уж простите нас, Ирина Александровна,— начал разговор Белов,— я понимаю, не время сейчас вести разговор о вашем покой­ном муже, но при моей работе выбирать не приходится. Я хотел бы, с учетом истории болезни Петра Борисовича, задать несколько воп­росов.

Плахова не ответила, и Белов принял ее молчание за разре­шение, тем более, что ничего другого ему не осталось.— Вы знаете, что за несколько минут до гибели Петр Борисович звонил врачу?