Алексей Рыбин - Генералы подвалов

Но банды что-то не наблюдалось. Парень хоть и крепенький, но один, и явно преувеличил он для себя степень опьянения своей жертвы. Придется ему объяснить, что нехорошо грубить старшим.

Марк резко повернулся к парню лицом, крутанув одновременно рукой снизу, от плеча, широким движением пытаясь освободиться от захвата. Обычно это удавалось, но сейчас рука, описав почти полный круг, наткнулась на непреодолимую преграду. Парень не выпустил рукава Кузиного пиджачка. Словно плоскогубцами, а не пальцами, сжимал он смятую ткань, и Кузина рука на секунду безвольно застыла. Молодой гангстер как будто ждал первого движения своей жертвы. Он быстро разжал пальцы, освободив Кузину руку, и схватил его за отвороты пиджака.

– Ах, ты... – начал было Марк, готовясь всерьез врезать этому наглому хмырю, но подсознательно понимая, что инициативу он уже упустил. А это в уличной драке – последнее дело.

Куз не смог договорить. Парень резко дернул отвороты пиджака крест-накрест, и неожиданно Марк почувствовал, что воздух больше не поступает в его легкие. Ну да, машинально вспомнил он, есть такой приемчик, когда за лацканы. Но от воспоминания легче не стало. Ткань воротника, оказавшаяся неожиданно жесткой, перехлестнула его горло, сдавила сонную артерию, Кузя вдруг словно со стороны увидел, как быстро наливается кровью его лицо, разбухает, синеет. Он попробовал ударить нападавшего ногой, но тот снова опередил нерасторопного журналиста. Сапоги «казаки», которым уже много лет Марк отдавал предпочтение, уступили тупоносым модным ботинкам хулигана. Рубчатый ободок тяжелого башмака со страшной силой врезался в голень журналиста, и Марк на мгновение перестал видеть от пронзившей его острой, невыносимой боли.

Чувствуя, что левая нога онемела до самого бедра, пульсируя острой болью лишь в месте удара, задыхаясь в суконной петле воротника, Марк внезапно обрел силы. Хмель слетел, растерянность улетучилась, и прошедший, как он сам искренне считал, огонь, воду и медные трубы журналист понял, что сейчас вот начнет биться по-настоящему. Не видя ничего перед собой, но памятуя давнишние, со студенческих времен еще усвоенные уроки дружков-боксеров, он провел правой какое-то подобие хука и даже удивился, осознав по ослабевшему захвату, что получилось почти правильно. Технически грязно, но действенно. Костяшки пальцев правой руки, правда, онемели вслед за ногой, но это было даже приятно. Вернулось зрение, и он успел заметить, как голова парня резко дернулась назад, увидел его девственно чистую, незнакомую с бритвой шею под вздернутым от удара подбородком, и левой почти без размаха ударил его в грудь. Парень отлетел шага на три, но устоял на ногах.

Марк наклонился, ощупывая рукой разрывавшуюся от боли голень и услышал сзади шорох. Лицо парня, расплывшееся в страшной своей радостью улыбке, и взгляд упершийся куда-то за спину Марка, мгновенно рассказали журналисту о том, что сейчас произойдет. В улыбке парня не было ни тени обиды, злобы, только наивным, детским восторгом сияла она, словно при виде желанного подарка, вытащенного из-под елки в новогоднюю ночь, и это было страшно. Куз, не успев проанализировать причину мгновенно охватившего его страха, быстро обернулся, все еще неловко скорчившись, и успел увидеть троих, бегущих к нему из глубокой черноты арки двора.

Он не успел понять, взрослые это или дети, такие же, как первый из нападавших, – увидел только ногу, длинную и толстую, обтянутую блестящей тканью темно-синих спортивных штанов, и огромную белую с черными полосками кроссовку, летящую ему в лицо. Куз успел увернуться от первого удара, но это мало что дало. Несущийся на него детина, не останавливаясь, подпрыгнул и продолжил бег уже по спине согнувшегося в три погибели Кузи, два раза с силой вдавив пятки под ребра журналиста.

Куз так и не успел распрямиться. Он неловко рухнул на землю, больно ударившись коленями об асфальт. Как обычно в таких случаях, боли не было. Кроме острой иглы, засевшей в голени после первого удара, Куз практически ничего не чувствовал. Так, толчки какие-то в ребра, мягкие и, кажется, совершенно безобидные. По затылку – раз, два, три. Достаточно, хорош, ребята, кончайте, убьете ведь. Сознание практически покинуло Куза, только краешек один остался, сегментик крошечный. Он и подсказывал, что локти нужно к бокам прижать покрепче, что голову спрятать. А потом и вовсе стало все равно.

Сплошная грязно-зеленая муть стояла перед глазами, и в этой мути плавало лицо главного редактора Анатолия Гурецкого и громко требовало от Куза материал, обещанный еще вчера. О новом клубе. Губы редактора были плотно сжаты, лицо не шевелилось, но слова странным образом исходили из него, как из профессионального чревовещателя. Куз хотел что-то ответить, но не мог – почему-то беседа с Гурецким происходила на палубе какого-то парохода, пароход сильно качало, он скрипел, внизу, под палубой, перекатывались какие-то железные бочки, грохотали, стукались друг о друга. Куза швыряло от мачты, за которую он пытался зацепиться рукой, к стене, от стены – к перильцам.

– А вот и материал! – редактор громко расхохотался, из-под его лица высунулась длинная, странно большая рука и начала шарить у Куза под пиджаком.

– Нет, нет, – наконец-то смог выдавить из себя Марк, – нет там ничего.

Но рука Гурецкого продолжала шарить по рубашке Куза, потом неожиданно ущипнула его за грудь. И еще раз. Надавила на почки, очень больно, заставив Куза вскрикнуть. Зацепила указательным пальцем ребро и потянула наверх. Куз заорал от боли, и рука отдернулась, втянулась в противный зеленый фон, вместе с ней исчезло и лицо Гурецкого.

Марк увидел перед собой лампочку, забранную проволочным сетчатым колпачком. Лампочка торчала из белой стены. Она была раздражающе яркой, резала глаза, и Марк решил, что самое лучшее сейчас – отвернуться. Попытавшись это сделать, он понял, что лежит, а лампочка располагается не на стене, а на потолке. Лежал же Марк на узкой кровати, вернее, на топчане, обтянутом красно-коричневым дерматином.

Каждое движение сопровождалось резкой, но в принципе терпимой болью. Марк приподнялся, опираясь на руку, сел на топчане, спустив ноги на пол, и огляделся. Ноги, кстати, почти не болели, только левая голень зудела и ныла, как огромный застуженный гнилой зуб.

Довольно большая квадратная комната без окон, с блестящими серыми стенами и белым потолком с единственной лампочкой в центре была сплошь уставлена такими же топчанами. Большинство из них пустовали, на трех или четырех лежали люди. Марк попытался разглядеть повнимательнее ближайшего к нему через топчан лежащего мужика и, разглядев, едва не охнул.