Сергей Высоцкий - Антиквары

Несколько минут они опять шли молча. Наконец, Травкина собралась с духом.

- Я видела, что Миша ссорился с ним.

- С Павлом Лаврентьевичем?

- Да.

"Любопытно, - подумал Корнилов - Сначала Гога дерется с шофером директора, а потом ссорится с самим директором. А потом его находят тяжело раненным..." - И спросил:

- Из-за чего они ссорились?

- Ума не приложу! Ссоры у нас на поляне такая редкость. - Она осеклась. - Нет, ссоры бывают, и даже очень горячие, но только из-за игры. Ну, знаете, кто-то упустит мяч, когда решается игра. Особенно если игра престижная...

Полковник посмотрел на Травкину с недоумением.

- Ну как же вы не понимаете?! - нетерпеливо сказала она. - Подберутся классные игроки, переживают болельщики, а тут случайно затесался мазила! Кто-то под горячую руку отпустит острую шуточку. Не каждый способен стерпеть.

- Бывают и драки?

- Нет! Драки - редкость. Публика у нас приличная. Если до этого дойдет - разведут по сторонам.

- Из-за чего же они ссорились? И что общего у Миши с директором?

- Ах, если б я знала! - с огорчением ответила Травкина. - Директор был так сердит! А ведь они никогда не играют на одной площадке. Павел Лаврентьевич обычно становится с новичками или играет в кругу. Миша, конечно, не мастер, но крепкий игрок.

- Значит, у вас там все по рангам?

- Ну что вы! Вся прелесть в том, что никаких рангов. Никто не интересуется служебным положением. - Она не поняла иронии полковника. - Все зависит от твоего умения.

- Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?

- Я его спросила.

- Спросили? - удивился Корнилов.

- Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.

- Он не удивился?

- Не знаю. Он так владеет собой. - В голосе Травкиной сквозило восхищение.

- И что он вам ответил?

- Пожал плечами и сказал рассеянно: "Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу".

- И все?

- Все. Видите, он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что примерещилось. И вас я зря от дела оторвала. Травкина робко посмотрела на полковника. - Но ходить с камнем на душе... Гадко.

- Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос. - Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. - А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?

- Он, он?.. - растерялась Травкина. - Он очень добр, внимателен. - И сказала умоляющим шепотом. - Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве.

17

- Ну, как вам понравилась эта дамочка? - спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.

- По-моему, человек хороший Добрый, - ответил Корнилов. - Только неустроенный.

- Хороший человек не профессия. - Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.

- Конечно, Сеня. - В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. - Хороший человек-это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. - Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету Бугаев озадаченно посмотрел ему вслед.

Корнилову еще и раньше не понравились нотки пренебрежения, промелькнувшие в словах Бугаева о "бутылочном" приработке Елены Сергеевны. Мало ли какие обстоятельства складываются в жизни?! Ему, конечно, было досадно, что Травкина таким образом восполняет прорехи в своем бюджете - с ее образованием можно было бы без труда найти себе другую, более денежную работу, - но он знал, что современная молодежь в таких делах не слишком щепетильна. И он держал в таких случаях свою щепетильность при себе, никак не давая почувствовать свое недоумение собеседнику. Полковника зло разбирало, когда он слышал, как иные люди свысока бросают слово "торгаш" о каждом, кто стоит за прилавком магазина. Не то чтобы Корнилов не любил этого слова, - просто он считал его определяющим уровень нравственности человека, а не принадлежность к конкретной профессии. Для него торгашество было синонимом бессовестности и беспринципности. В его повседневной практике приходилось встречать немало "торгашей" самых разных профессий. Даже торгашей-ученых и торгашей-журналистов.

Игорю Васильевичу и самому понадобилось немало времени, чтобы составить четкое представление о ценностях подлинных и мнимых. Но однажды придя к какому-то заключению, он старался придерживаться его всю жизнь.

Глубокой осенью сорок второго года, эвакуированный по Ладоге из осажденного Ленинграда, он попал в пермское село Сива, в детский дом. Директором детского дома была Викторина Ивановна, завучем - Вера Ивановна. И по возрасту, и по характеру они очень отличались друг от друга. Прямо два полюса. Даже в том, как ребята за глаза их называли Викторина и Верушка, - сразу чувствовались характеры. Молодая. - Корнилов сейчас думал, что в сорок втором сорок третьем ей было лет тридцать, не более, - красивая, энергичная Викторина и совсем седая, старенькая, как казалось ребятам, тоже красивая и всегда благожелательная Верушка.

Женщины эти, о личной жизни которых воспитанники, маленькие эгоисты, знали очень немного, удивительным образом дополняли друг друга. Нервная порывистость первой сглаживалась самообладанием и спокойной добротой второй. Обеих ребята очень любили, хотя часто доставляли им огорчения и даже серьезные неприятности.

"Викторина разбушевалась" - как порыв ветра, прошелестит внезапно такое известие по холодным коридорам двухэтажного бревенчатого дома, - и все затихали, старались сделаться незаметнее. Прекращались шумные игры, споры. Самые заядлые лентяи брали учебники и делали вид, что усердно готовят уроки. А вдруг Викторина заглянет в комнату? Но Викторина была отходчива и "бушевала" недолго. Крепко выругав набедокурившего, расплакавшегося воспитанника, она иногда не выдерживала и плакала вместе с ним.

"Викторина сказала". Эти слова действовали на воспитанников так же неотразимо, как и другие два "Верушка просила" Нравственный авторитет обеих был в разношерстном коллективе очень высок. Это сейчас, когда Корнилов вспоминал свои детдомовские годы, он употреблял слова "нравственный авторитет", - а в те годы ребята просто хорошо знали - ни Викторина, ни Верушка не сделают несправедливости, никогда не обманут, не покривят душой.

Очень не любила Викторина Ивановна даже малейших проявлений торгашества. А воспитанники были небезгрешны. Играли в перышки "на интерес", меняли остатки вывезенных из Ленинграда вещей на хлеб и шаньги на любимое лакомство круги замороженного молока с толстым желтым слоем сливок поверху. Время-то было суровое. Чувство голода никогда не исчезало.

"Чертовы спекулянты!" - кричала Викторина, "засыпав" кого-нибудь из воспитанников во время "торговой операции", а на очередном собрании рисовала картины мрачного будущего тех, кто не сможет преодолеть в себе меркантильные наклонности. Не избежал столкновении с Викториной Ивановной и Корнилов. В сохранившемся с тех лет старом дневничке, который он изредка доставал из самого далекого ящика письменного стола есть такая запись: "Вышла маленькая неприятность с директором. Она хотела чтобы я пел в хоре. Я петь не хотел, и она несколько раз посылала за мной. Я не пошел. Она разбушевалась и назвала меня чертовым спекулянтом. Я не могу терпеть, когда меня называют тем, кем я на самом деле не был и не буду. А если и продал что-то, то потому что не хватает еды".