Эмили Локхарт - Мы были лжецами [litres]

– Почему ты не звонил и не писал после моего несчастного случая? – спрашиваю я. Не планировала поднимать эту тему. Слова сами слетели с языка.

– Ох, Кади.

Я чувствую себя глупо, но хочу знать.

– Может, вместо этого обсудим тунца из лего? – ноет Джонни.

– Я думала, что ты разозлился на меня из-за моих посланий. Где я писала о Гате.

– Нет-нет. – Он вытирает руки о футболку. – Я пропал, потому что… я придурок. Потому что я не обдумываю свои поступки, и я видел слишком много боевиков, и я вроде как их поклонник.

– Серьезно? Никогда бы не подумала.

– Это неоспоримый факт.

– Ты не злился?

– Я просто был глупым мальчишкой. Но не злым. Никогда. Прости меня, Каденс.

– Спасибо.

Он набирает пригоршню лего и продолжает строить.

– Почему Гат исчез? Ты знаешь?

Джонни вздыхает:

– Еще один вопрос.

– Он сказал, что я не знаю его по-настоящему.

– Возможно, так и есть.

– Он не хочет обсуждать несчастный случай. Или то, что случилось с нами тем летом. Гат просто хочет, чтобы мы вели себя нормально, будто ничего не произошло.

Джонни выстраивает свои детали рядами: синие, белые, зеленые.

– Гат плохо поступил со своей девушкой, Ракель, начав отношения с тобой. Он знал, что это неправильно, и ненавидел себя за это.

– Ясно.

– Он не хотел быть подлецом. Он хочет быть хорошим. И в то лето он был действительно зол на всех и вся. И когда его не было рядом, а ты так в нем нуждалась, он возненавидел себя еще больше.

– Ты так считаешь?

– Это всего лишь догадки, – тихо отвечает Джонни.

– Он с кем-то встречается?

– О, Кади. Он всего лишь пафосный придурок. Я люблю его, как брата, но ты слишком хороша для него. Найди себе милого вермонтского парня с мышцами, как у Дрейка Логгерхеда.

Затем он не выдерживает и смеется.

– Ты болван!

– С этим не поспоришь, – отвечает парень. – Но тебе нужно перестать быть такой нюней.

Отдаю: «Заколдованную жизнь» Дианы Уинн Джонс.

Это одна из историй серии «Крестоманси», которую мамочка читала мне с Гатом, когда нам было восемь. После этого я перечитывала ее несколько раз, но сомневаюсь, что это делал Гат.

Я открываю книгу и пишу на титульной странице: «Гату, со всем-всем. Кади».

Следующим утром я направляюсь в Каддлдаун, переступая через грязные чашки и диски. Стучу в дверь спальни Гата.

Нет ответа.

Я снова стучу, затем открываю ее.

Когда-то это была комната Тафта. В ней полно плюшевых медведей и моделей кораблей, плюс стопки книг Гата, пустые пачки из-под чипсов и орешки кешью, которые трещат под ногами. Начатые бутылки сока и лимонада, диски, коробка из-под «Эрудита», большинство букв рассыпаны по полу. Тут так же грязно, как во всем доме, если не хуже.

В любом случае его здесь нет. Должно быть, Гат на пляже.

Я оставляю книгу на его подушке.

В ту ночь мы с Гатом оказались вдвоем на крыше Каддлдауна. Миррен плохо себя чувствовала, и Джонни отвел ее вниз, выпить чаю.

Тишину прерывала музыка и голоса из Нового Клермонта, где тетушки и дедушка ели черничный пирог и пили портвейн. Малышня смотрела фильм в гостиной.

Гат прогуливается по наклонной части крыши, вниз до сточной канавы и обратно. Это кажется опасным, ведь упасть так легко – но он бесстрашен.

Самое время поговорить с ним.

Самое время перестать делать вид, что между нами все нормально.

Я ищу нужные слова, обдумываю, как лучше начать разговор.

Внезапно он в три прыжка поднимается ко мне.

– Ты очень, очень красивая, Кади.

– Это все лунный свет. В его сиянии все девушки кажутся красивыми.

– Я всегда и навеки считаю тебя красивой. – Его силуэт вырисовывается на фоне луны. – У тебя есть парень в Вермонте?

Конечно же нет. У меня никогда не было парня, кроме него.

– Моего парня зовут Перкосет. Мы очень близки. Мы даже вместе ездили в Европу прошлым летом.

– Господи! – Гат раздражен. Он встает и спускается к краю крыши.

– Я шучу.

Он стоит спиной ко мне.

– Ты просила, чтобы мы тебя не жалели…

– Да.

– …но затем ты говоришь нечто подобное: «Моего парня зовут Перкосет» или «Я разглядывала основание голубого итальянского унитаза». И всем становится ясно, что ты хочешь, чтобы тебя жалели. И мы будем, я буду, жалеть тебя, но ты понятия не имеешь, как тебе повезло.

Я краснею.

Он прав.

Я хочу, чтобы люди меня жалели. Хочу.

А потом не хочу.

Хочу.

А потом не хочу.

– Прости, – говорю я.

– Гаррис отправил тебя в Европу на восемь недель. Думаешь, он когда-нибудь отправит туда Джонни или Миррен? Нет. Или меня, ни в коем случае. Просто задумайся, прежде чем будешь жаловаться на вещи, о которых другие люди только мечтают.

Я передергиваюсь.

– Дедушка отправил меня в Европу?

– Да ладно тебе, – резко говорит Гат. – Ты правда думала, что поездку оплатил твой отец?

Я мгновенно понимаю, что он говорит правду.

Конечно, папа не платил за поездку. Он просто не смог бы. Профессора колледжа не летают первым классом и не живут в пятизвездочных отелях.

Я так привыкла к лету на Бичвуде, к забитым продуктами кладовым и моторным лодкам, а также прислуге, незаметно жарящей стейки и стирающей простыни, что даже не задумалась, откуда могли взяться деньги.

Дедушка отправил меня в Европу. Зачем?

Почему со мной не поехала мамочка, если поездка – подарок от дедушки? И почему папа вообще принял его деньги?

– Впереди тебя ждет жизнь с миллионом возможностей, – говорит Гат. – Меня… меня просто раздражает, когда ты требуешь сострадания, вот и все.

Гат, мой Гат.

Он прав.

Но он не понимает.

– Я знаю, что меня никто не бьет, – говорю я, внезапно принимая оборонительную позицию. – Знаю, что у меня куча денег и прекрасное образование. И еда на столе. Я не умираю от рака. Многие люди живут гораздо хуже. И знаю, что мне повезло поехать в Европу. Мне не стоит жаловаться и быть неблагодарной.

– Тогда ладно.

– Но и ты послушай. Ты понятия не имеешь, каково это, терпеть внезапные головные боли. Ни малейшего. Это очень больно, – говорю я… и понимаю, что по моему лицу катятся слезы, хоть я не всхлипываю. – Иногда это очень мешает жить. Множество раз я хотела умереть, правда, просто чтобы остановить боль.

– Нет! – яростно кричит он. – Ты не хочешь умереть! Не говори так.

– Я просто хочу, чтобы боль прекратилась. В те дни, когда таблетки не помогают. Я хочу, чтобы это закончилось, и сделала бы все – серьезно, все что угодно, – если бы знала наверняка, как ее прекратить.

Следует тишина. Он спускается к краю крыши, отворачиваясь от меня.

– И что ты тогда делаешь? В такие дни?

– Ничего. Просто лежу и жду, напоминая себе вновь и вновь, что боль не будет длиться вечно. Что наступит новый день, а потом еще один. Что однажды я встану, съем завтрак и буду хорошо себя чувствовать.