Ричард Матесон - Посылка

— И нечего тебе смотреть на часы,— сказал отец.— Я вполне могу справиться с этими вопросами без того, чтобы ты... смотрел на часы.

— Папа, экзаменаторы будут смотреть на часы.

— Экзаменаторы — это экзаменаторы,— отрезал Том.— Ты же не экзаменатор.

— Папа, я пытаюсь помочь те...

— Хорошо, так помогай же, помоги мне. Не сиди здесь, таращась на свои часы.

— Это твой тест, папа, а не мой,— начал Лэс, гневный румянец вспыхнул на лице.— Если...

— Мой тест, да, мой тест! — внезапно разъярился отец.— И похоже, все вы его ждете не дождетесь? Все ждут этого... этого...

Слова снова подвели его, сердитые мысли громоздились в мозгу.

— Не надо кричать, папа.

— Я не кричу!

— Папа, мальчики спят! — внезапно вмешалась Терри.

— Мне плевать, если!..

Том неожиданно замолчал и откинулся на спинку стула, карандаш незаметно выскользнул из пальцев и покатился по скатерти. Том дрожал, впалая грудь поднималась и опадала толчками, руки на коленях неукротимо тряслись.

— Хочешь продолжить, папа? — спросил Лэс, скрывая обиду.

— Я не прошу многого,— бормотал, обращаясь к самому себе Том.— Не прошу многого от жизни.

— Папа, будем продолжать?

Отец оцепенел.

— Если у тебя есть на это время,— произнес он размеренно, с достоинством.— Если у тебя есть время.

Лэс взглянул на бумаги с заданиями, его пальцы быстро переворачивали сшитые листы. Психологические вопросы? Нет, их он задавать не будет. Как можно спрашивать своего восьмидесятилетнего отца о взглядах на секс? Своего сурового отца, самым безобидным замечанием которого было бы «непотребство».

— Ну так что? — повысив голос, спросил Том.

— Да вроде ничего не осталось,— сказал Лэс.— Мы уже почти четыре часа занимаемся.

— А что на тех страницах, которые ты пропустил?

— Там почти все касается... медосмотра, папа.

Он увидел, как сжался рот отца, и испугался, что Том снова будет спорить. Но все, что сказал его отец:

— Добрый друг всегда поможет. Добрый друг.

— Папа...

Голос Лэса сорвался. Нет смысла говорить. Том прекрасно знал, что доктор Траск не сможет выправить заключение о состоянии его здоровья и в этот раз, как делал это для всех предыдущих тестов.

Лэс понимал, как испуган и уязвлен старик, ведь ему придется снимать с себя одежду и стоять перед врачами, которые будут тыкать в него, выстукивать, задавать оскорбительные вопросы. Он знал, как отца страшит тот факт, что, когда он будет одеваться, за ним станут подглядывать в глазок, делая пометки в карте по поводу того, насколько хорошо ему это удается. Он знал, как боится отец, который знает, что, когда он будет есть в государственном кафетерии в перерыве между частями экзамена, длящегося весь день, на него будут устремлены чьи-то глаза, отмечающие, не уронил ли он вилку или ложку, не опрокинул ли стакан, не закапал ли соусом рубашку.

— Они попросят тебя написать свое имя и адрес,— сказал Лэс, надеясь отвлечь мысли отца от медосмотра и зная, как тот гордится своим почерком.

Делая вид, что это не доставляет ему ни малейшего удовольствия, старик взял ручку и начал писать. Я их всех одурачу, думал он, пока ручка скользила по бумаге, оставляя сильные, уверенные линии.

«Мистер Томас Паркер,— написал он,— Нью-Йорк, Блэртаун, Брайтон-стрит, 2719».

— И еще сегодняшнюю дату,— сказал Лэс.

Старик написал: «17 января 2003 года»,— и что-то холодное растеклось по его венам.

На завтра назначен тест.

Они лежали рядом, не спали оба. Они почти не разговаривали, пока раздевались, только когда Лэс наклонился, чтобы поцеловать ее на ночь, она пробормотала что-то, но он не расслышал.

И вот теперь он развернулся с тяжким вздохом и посмотрел ей в лицо. Она в темноте открыла глаза и тоже посмотрела на него.

— Спишь? — спросила она тихо.

— Нет.

Больше он ничего не сказал. Он ждал, чтобы начала она.

Однако она не начинала, и спустя несколько мгновений он произнес:

— Что ж, мне кажется, все... кончено,— завершил он тихо, потому что ему не нравились эти слова, они звучали нелепо и мелодраматично.

Терри ответила не сразу. Словно размышляя вслух, она произнесла:

— Тебе не кажется, что еще есть шанс...

Лэс напрягся от этих слов, потому что понимал, что она хочет сказать.

— Нет,— ответил он.— Он ни за что не пройдет.

Он услышал, как Терри проглотила комок в горле. Только не говори этого, думал он, умоляю тебя. Не говори мне, что я повторяю это на протяжении пятнадцати лет. Сам знаю. Я говорил так, потому что верил, что так и есть.

Неожиданно он вдруг пожалел, что не подписал «Заявление об устранении» еще много лет назад. Им отчаянно нужно было избавиться от Тома, ради счастья их детей и их самих. Но только как можно облечь эту необходимость в слова, не ощущая себя при этом убийцей? Не скажешь же ты: «Надеюсь, что старик провалит тест, надеюсь, его убьют». Однако что бы ты ни сказал, все будет лишь лицемерной заменой этих слов, потому что чувствуешь ты именно это.

Доклады, забитые медицинской терминологией, думал он, диаграммы, отражающие падение урожаев зерновых, снижение уровня жизни, рост числа голодающих, ухудшение здоровья — все эти аргументы, чтобы принять закон, все они были ложью, наглой, плохо прикрытой ложью. Закон был принят, потому что люди хотели, чтобы их оставили в покое, они хотели жить своим умом.

— Лэс, а что, если он пройдет? — спросила Терри.

Он почувствовал, как руки вцепляются в матрас.

— Лэс?

— Не знаю, милая,— сказал он.

— А должен знать.— Голос ее стал жестким. Это был голос человека, теряющего терпение.

Он замотал головой по подушке.

— Милая, не начинай,— попросил он.— Умоляю.

— Лэс, если он пройдет тест, это означает еще пять лет. Еще пять лет, Лэс. Ты задумывался о том, что это такое?

— Милая, он не сможет пройти тест.

— Но что, если пройдет?

— Терри, он не смог ответить на три четверти вопросов, какие я задал ему сегодня. Он почти не слышит, зрение плохое, сердце слабое, артрит.— Лэс беспомощно ударил кулаком по кровати.— Он не пройдет даже медосмотр.— Все тело окаменело от ненависти Лэса к себе за то, что пытается уверить Терри в неизбежном провале отца.

Если бы только он мог забыть прошлое, воспринимать отца таким, какой он сейчас — беспомощный, почти слабоумный старик, который мешает им жить. Но было непросто забыть, как он любил и уважал отца, непросто забыть, как они выезжали за город, ходили на рыбалку, долгие ночные разговоры и все то множество событий, которые они переживали вместе с отцом.

Вот почему он так и не собрался с духом, чтобы написать заявление. Надо было заполнить простую форму, гораздо проще, чем пять лет ждать очередного теста. Но это все равно что перечеркнуть всю жизнь отца, попросить правительство вывезти его на свалку, как какой-то старый хлам. Он никогда не пошел бы на это.