Джеймс Гриппандо - Когда сгущается тьма

— Я это чувствую.

— Ты что — стал экстрасенсом, после того как ослеп?

Вопрос заставил Винса нервно моргнуть, но темные очки, которые он носил, скрыли от посторонних охватившую его душевную боль.

— Заткнись, Чавес.

— Давайте, парни, не будем пороть горячку, — вмешалась шеф.

— Я знаю, что говорю, — не унимался Чавес. — В конце концов, нам не впервой иметь дело с потенциальными самоубийцами. В девяти случаях из десяти им просто требуется немного внимания. И мне интересно, почему Пауло решил, что на этот раз дело примет другой оборот.

— Что ж, вопрос справедливый, — заметила шеф.

— Хорошо, попробую объяснить, — сказал Винс. — Хотя Фэлкон залезает на мост уже в третий раз, сегодня он впервые выдвинул конкретное требование. И вполне рациональное. Ведь не потребовал же он, в самом деле, чтобы мы перестали воровать у него мысли или нечто в этом роде. И еще одно, не менее важное: он установил временной лимит. И короткий, между прочим, — согласился ждать не более пятнадцати минут. Добавьте к этому отчаяние в голосе — и перед нами человек, который, как говорится, дошел до точки и готов на все.

— Подожди минуточку, — вмешался Чавес. — По-твоему, если он демонстрирует признаки некоторого прояснения сознания, то это усугубляет его намерения?

— В определенном смысле так и есть. Фэлкон слезет с фонаря, только отказавшись от своего требования переговорить с дочерью мэра. А это, как вы понимаете, сопряжено с публичным унижением, особенно учитывая толпящихся вокруг телевизионщиков — он ведь отлично знает, что его показывают по ящику. И если выпустить на сцену СВАТ до того, как он внутренне примирится с унижением и примет его, это все равно что столкнуть его с моста собственной рукой.

— А может, полить его водой из пожарного шланга? — спросила шеф. — Или применить патроны с нервно-паралитическим газом?

— Но ведь и это покажут по телевизору, — возразил Винс. — И как только вы собьете его с фонарной опоры, тут же объявится дюжина адвокатов, специализирующихся по делам о нанесении телесных повреждений, и станет совать ему свои карточки еще до того, как он долетит до брезента.

На линии установилось молчание: офицеры обдумывали сказанное. Наконец шеф произнесла:

— Полагаю, мы можем пообещать ему удовлетворить его требование.

— Вы хотите позволить Фэлкону переговорить с дочерью мэра? — спросил Винс.

— Нет, я сказала «пообещать». Это его единственное требование, не так ли?

— Неудачный ход, — отверг ее предложение Винс. — Переговорщик не должен обещать то, что не может выполнить. Или не имеет намерения выполнить.

— На этот раз я, пожалуй, соглашусь с Пауло, — сказал Чавес. — Но думаю, что…

Винс ждал продолжения, но Чавес, похоже, потерял мысль.

— Так что же ты думаешь? — поторопил Винсент.

— Не важно, что мы сейчас думаем. Поскольку появилась дочка мэра.

— Что?

— Я вижу ее в окно автобуса собственными глазами.

Послышались приближающиеся шаги. Потом дверь распахнулась и Пауло ощутил в салоне присутствие женщины.

— Привет, Винс, — сказала она.

Алисия Мендоса была не просто двадцатисемилетней красавицей и дочерью мэра, но еще и офицером полиции, поэтому не приходилось удивляться, что ей удалось беспрепятственно миновать все полицейские кордоны. Тем не менее звук ее голоса поразил Винса словно удар грома. И он невольно воскресил в памяти ее образ — темноволосая, с миндалевидными глазами, полными губами и безупречной оливковой кожей молодая женщина. Впрочем, слишком уж углубляться в это занятие ему не хотелось.

— Что ты здесь делаешь, Алисия? — спросил он.

— Слышала, что Фэлкон хочет поговорить со мной, — пояснила она. — Вот и пришла.

Слух у Винса был прекрасный, а вот мозг вдруг отказался уяснить ее слова. Знакомый мягкий голос лишь пробудил в его душе сонм болезненных эмоций. Прошло много месяцев с тех пор, когда он в последний раз его слышал. Это случилось вскоре после того, как его записали в герои. И после того, как доктор снял с него бинты и им овладела ужасная мысль, что он уже никогда больше не увидит ее улыбки, не сможет заглянуть ей в глаза и по выражению лица понять, счастлива ли она, печальна или просто скучает. Последнее, что он тогда от нее услышал, было: «Ты не прав, Винс. О, как ты не прав!» В тот день он сказал ей, что будет лучше, если они перестанут видеться, и заключавшийся в этих словах мрачный каламбур заставил их обоих разрыдаться.

— Я хочу помочь, — сказала она, нежно прикоснувшись к его запястью.

«Тогда уходи, — подумал он. — Мне уже значительно легче. Так что если ты, Алисия, хочешь помочь — то уходи, сделай милость».

Адвокат по уголовным делам из Майами Джек Свайтек нового клиента себе не искал, тем более в образе бездомного бродяги. Хотя, что греха таить, многие из его прежних клиентов обитали в таких халупах, что даже самые пробивные и снисходительные агенты по продаже недвижимости посчитали бы их неприемлемыми. Потому что это были камеры смертников. Первую работу, полученную Джеком после окончания юридического факультета, предоставил ему «Институт свободы» — группа разного рода идеалистов, защищавших «худших из худших», каковое выражение служило неким эвфемизмом для обозначения самых отчаянных и испорченных сукиных сынов на свете. Из них только один оказался невиновным, но и того хватило, чтобы Джек не разочаровался в своей деятельности. Он проработал в этом институте четыре года. Однако прошло уже лет десять с тех пор, когда у него было последнее нашумевшее дело, и примерно столько же с того времени, как он защищал типов вроде Фэлкона.

— Как ваше настоящее имя? — спросил Джек.

Его клиент сидел на противоположном конце стола в привычной для глаз уголовного адвоката оранжевой тюремной робе. Висевшая под потолком флуоресцентная лампа заливала мертвенным желтым светом его морщинистое лицо. Спутанная масса редеющих на затылке волос цвета соли с перцем, чахлая, почти совсем седая бородка. На тыльной стороне левой руки виднелась воспаленная болячка, еще две такие же, но большего размера, красовались на лбу над правой кустистой бровью. Глаза, похожие на два черных омута, казались абсолютно пустыми. Этот парень напоминал Джеку Саддама Хусейна, когда тот выполз из своей подземной норы.

— Меня зовут Фэлкон, — с запинкой сказал клиент.

— Фэлкон — и все?

Мужчина потер ладонью нос, большой и мясистый.

— Просто Фэлкон.

— Это как Шер или Мадонна, что ли?

— Нет. Это как Фэлкон, болван.

Джек в своем блокноте механически записал: «Фэлкон Болван». Разумеется, он знал настоящее имя своего подопечного. В его личном деле оно значилось как Пабло Гарсия. Простонало же было как-то завязать разговор со своим новым клиентом.