Джек Хиггинс - Орел приземлился

Точно в час ночи на субботу, 6 ноября 1943 г., рейхсфюрер СС и глава государственной тайной полиции Генрих Гиммлер получил простое на первый взгляд сообщение: «Орел приземлился». Но означало это, что маленький отряд немецких парашютистов благополучно приземлился в Англии с заданием выкрасть премьер-министра Уинстона Черчилля из поместья в Норфолке, где тот проводил спокойный уик-энд у моря.

Книга, которую вы держите в руках, представляет собой попытку воссоздать события вокруг этой акции. По крайней мере половина рассказанного является документированным историческим фактом. Читатель сам должен решить, что из второй половины вымысел, а что — плод размышлений…

Когда я пришел на кладбище, кто-то копал в его углу могилу. Я помню это совершенно отчетливо, потому что этот факт как бы очертил место действия почти всего, что затем произошло.

С берез на запад от церкви поднялось пять или шесть грачей, которые сердито перекликались, пока я пробирался между могильными плитами к разрытой могиле. Воротник моего плаща был поднят — дождь лил вовсю.

Тот, кто находился в яме, тихо разговаривал сам с собой. Слов его расслышать было невозможно. Я подошел к куче свежей земли, увернувшись от вылетевших комьев, и заглянул вниз.

— Мерзкое утро для такой работы, — сказал я.

Он поднял голову и оперся на лопату — глубокий старик в матерчатой кепке, в ветхом, покрытом грязью костюме и накинутым на плечи мешком. Щеки у него запали и были покрыты седой щетиной, глаза слезились и ничего не выражали.

Я начал снова.

— Дождь, — произнес я.

В глазах у него отразилась какая-то мысль. Он посмотрел на хмурое небо и почесал подбородок:

— Ухудшится, прежде чем улучшится, скажу я вам.

— Вам, должно быть, трудно в такую погоду, — продолжал я. На дне ямы плескалось по меньшей мере на шесть дюймов воды.

Он ткнул лопатой в дальний угол могилы, и тот обвалился, как будто лопнуло что-то прогнившее, и земля покатилась вниз.

— Могло бы быть и хуже. Они все время пихают столько народу в эту свалку костей, что люди не превращаются больше в землю. Новых кладут в месиво из старых.

Он рассмеялся, обнажив беззубые десны, затем нагнулся, покопался в земле под ногами и вытащил косточку пальца.

— Понятно?

Даже для профессионала-писателя, которому в жизни приходится сталкиваться с разными вещами, есть предел того, что можно вынести, и я решил, что мне пора идти дальше.

— Я правильно понял? Это католическая церковь?

— Здесь все римские католики, — сказал он. — Всегда были.

— Тогда вы, может, поможете мне? Я ищу могилу или, возможно, памятник в самой церкви. Гаскону, Чарлзу Гаскону. Морскому капитану.

— В жизни о таком не слыхал, — сказал он. — А я здесь могильщиком сорок один год. Когда его похоронили?

— Примерно в 1685 году.

Выражение лица его не изменилось. Он спокойно сказал:

— А, значит, это еще до меня. Отец Верекер — вот кто может что-то знать.

— Он в церкви?

— Там или дома. По ту сторону деревьев позади забора.

В этот момент по какой-то причине колония грачей на березах над нашими головами пришла в движение, десятки птиц закружились под дождем, наполняя воздух шумом. Старик посмотрел на них и швырнул косточку вверх. Затем он сказал очень странную вещь.

— Шумные дьяволы! — крикнул он. — Возвращайтесь в Ленинград.

Я было уже повернулся уйти, но, заинтересованный этими словами, остановился.

— Ленинград? — спросил я. — Почему вы так сказали?

— А они оттуда. И скворцы тоже. Их окольцевали в Ленинграде, а в октябре они появляются здесь. Им там слишком холодно зимой.

— Правда? — спросил я.

Могильщик очень оживился, вытащил из-за уха полсигареты и сунул в рот.

— Там зимой так холодно, что у медной обезьяны может все отмерзнуть. Во время войны под Ленинградом умерло много немцев. Их не убили или там еще что-нибудь. Они просто замерзли насмерть.

К этому моменту я был уже сильно заинтригован и спросил:

— А кто вам все это рассказал?

— О птицах? — На его лице появилось хитрое выражение. — Как же, Вернер рассказывал. Он все знал о птицах.

— А кто был этот Вернер?

— Вернер? — Могильщик несколько раз моргнул, на лице снова появилось тупое выражение, но истинное или нарочитое — сказать было невозможно. — Он был хороший парень, этот Вернер. Хороший парень. Им бы не следовало с ним этого делать.

Он нагнулся над лопатой и снова начал копать, полностью меня игнорируя. Я постоял немного, но было ясно, что больше он ничего не скажет, и поэтому с явной неохотой, ибо то, что я услышал, безусловно, обещало интересную историю, повернулся и стал пробираться среди могильных плит к главному входу в церковь.

На паперти я остановился. На стене церкви висела доска для объявлений из темного дерева, вверху которой потускневшими золотыми буквами было написано: «Церковь Святой Марии и Всех Святых, Стадли Констабл», а ниже указано время богослужения и исповеди. Внизу стояло: «Отец Филипп Верекер, иезуит».

Дверь была дубовая, очень старая, обшитая полосками железа, усеянными гвоздями. Бронзовая ручка — в виде головы льва с большим кольцом в пасти. Чтобы открыть дверь, кольцо надо было повернуть. Открывалась она со слабым, но зловещим скрипом.

Я ожидал, что внутри будет темно и мрачно, но вместо этого увидел средневековый собор в миниатюре, залитый светом и удивительно просторный. Аркада нефи была великолепной, огромные нормандские колонны устремлялись к дивному деревянному потолку, богато украшенные барельефами фигурок людей и животных. И все это находилось в отличном состоянии. Ряд круглых окон, освещавших хоры, располагался высоко с двух сторон и давал много света, так удивившего меня. Возле прекрасной каменной купели на стене висела крашеная доска, на которой были написаны имена всех священников, служивших в этой церкви, начиная с Рафа де Курси в 1132 г. и кончая Верекером, который пришел сюда в 1943 г.

В глубине находилась маленькая темная часовня, в которой перед изображением Девы Марии мерцали свечи, и казалось, что она плывет по воздуху. Я прошел мимо нее по центральному проходу между скамьями. Было очень тихо, от лампы в ризнице падал рубиновый свет, у алтаря — крест XV столетия с распятым Христом, дождь барабанил по окнам.

Позади меня раздался скрип, и сухой, твердый голос спросил:

— Могу я вам помочь?

Я обернулся и увидел священника, стоящего в проеме часовни Девы Марии, — высокого, сухопарого мужчину в поношенной рясе. Его седые волосы с металлическим отливом были очень коротко пострижены, глаза глубоко запали, как будто он недавно болел, и впечатление это усиливала туго натянутая на скулах кожа. Лицо было странное. Человек этот мог быть солдатом или ученым, но это меня не удивило, когда я вспомнил, что на доске объявлений значилось, что он иезуит. Заметно было также, что боль — его постоянный спутник, и когда священник подошел, я увидел, как он тяжело опирается на палку из терновника и тянет левую ногу.