Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна

Прилив шел, Кровавый Прилив, подступающий к моим ботинкам и носкам, ползущий вверх по ногам:

Кэрол Уильямс, место убийства – Оссетт, январь 1975 года.

Одна женщина.

Одно убийство.

Я чувствовал, как прилив поднимается, Кровавые Реки Вавилона, реки крови, проливаемые каждой женщиной за всю ее жизнь, не забудьте зонты, обещают кровавый дождь, лужи крови, с неба льется красная, белая и синяя вода:

Джойс Джобсон, место нападения – Галифакс, июль 1974 года.

Анита Берд, место нападения – Клекхитон, август 1974 года.

Тереза Кэмпбелл, место убийства – Лидс, июнь 1975 года.

Клер Стрэчен, место убийства – Престон, ноябрь 1975 года.

Джоан Ричардс, место убийства – Лидс, февраль 1976 года.

Ка Су Пен, место нападения – Брэдфорд, октябрь 1976 года.

Мари Уоттс, место нападения – Лидс, май 1977 года.

Линда Кларк, место нападения – Брэдфорд, 1977 года.

Рейчел Джонсон, место убийства – Лидс, июнь 1977 года.

Дженис Райан, место убийства – Брэдфорд, июнь 1977 года.

Десять женщин.

Шесть убийств.

Четыре неудачные попытки.

Галифакс, Клекхитон, Лидс, Престон, Брэдфорд.

Кровавый Прилив, Кровавое Наводнение.

Я закрыл глаза, чай остыл, в комнате стало еще холоднее. Она наклонилась вперед и раздвинула волосы. Я снова услышал ее песню, нашу песню:

«Прощение и отпущение грехов, конец раскаянию?»

Мне нужно было в туалет.

О, Кэрол.

Я открыл дверь, включил свет и увидел ее:

Она лежала в ванне – красная вода, белая плоть, синие волосы; ее правая рука свисает через край, на полу – кровь, глубокие змеи врезались в запястья.

На коленях:

Я вытащил ее из ванны, из воды, завернул ее тело в полотенце и попытался вернуть в него жизнь.

На коленях:

Я качал ее взад-вперед, ее тело было холодным, губы – синими, в руках – черные дыры, в ногах – черные дыры, в голове – черные дыры.

На коленях:

Я звал ее, умолял ее, ради всего святого, я обещал ей, что больше не будет лжи, только правда, только открой глаза, чтобы услышать свое имя, услышать правду:

– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…

Но она сказала:

– Я должна, Джек. Так надо.

Звонок в студию: Я читаю Библию.

Джон Шарк: Я знаю, что читаете.

Слушатель: (читает) «Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих так, чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить».[35]

Джон Шарк: И что вы хотите этим сказать?

Слушатель: Они не раскаялись ни в убийствах, ни в колдовстве, ни в воровстве, ни в прелюбодеянии.

Я останавливаюсь на вересковой пустоши у места, которое называют Могилой. Боль уходит, день тоже.

Пятница, 17 июня 1977 года.

Я достаю ручку и открываю бардачок.

Я нахожу атлас и вырываю из него несколько пустых страниц.

Я исписываю страницу за страницей, но потом мну их.

Я выхожу из машины и иду к багажнику, достаю из него клейкую ленту и шланг.

Я сижу и сижу в машине, но в конце концов снова беру ручку и начинаю сначала:

Дорогой Бобби,

Я не хочу жить без тебя.

Они будут лгать тебе обо мне,

Как раньше лгали и мне.

Но я люблю тебя и всегда буду рядом.

Я всегда буду тебе помогать.

Люблю, твой папа.

Я включаю зажигание и кладу записку на приборную доску. Я смотрю на вересковую пустошь, но там, за лобовым стеклом, я вижу только одно, я вижу его лицо, его волосики, его улыбку, его маленький животик, вылезающий из голубой пижамы, я вижу, как он изображает ручонками телескоп, но потом все расплывается из-за слез, все расплывается из-за…

Джон Шарк: Алло?

Слушатель:

Джон Шарк: Алло?

Слушатель:

Джон Шар к: Что Вы молчите? Черт…

– Спасибо, – сказал я и прошел через фойе.

Я нажал на кнопку с цифрой семь и начал подниматься в старом лифте «Гриффина», глядя, как мимо проплывают этажи.

Я вышел из лифта на лестничную площадку.

Я пошел по коридору – вытертый ковер, обшарпанные стены, вонь.

Я подошел к двери и остановился.

Я положил пальцы на ручку двери и повернул ее.

Дверь была не заперта.

Комната номер 77.

Отец Лоуз сидел в плетеном кресле у окна, на фоне серого Лидского вокзала, среди крыш, труб, голубей и их дерьма.

Все было разложено на кровати, на белом полотенце.

– Садись, Джек, – сказал он, не оборачиваясь.

Я сел на кровать рядом с его инструментами.

– Сколько времени?

Я посмотрел на часы:

– Скоро семь.

– Хорошо, – сказал он и встал.

Он закрыл занавески и поставил плетеное кресло в центр комнаты.

– Сними рубашку и сядь сюда.

Я сделал так, как он сказал.

Он взял с кровати ножницы.

Я сглотнул.

Он встал позади меня и начал стричь.

– Хотите освежиться к выходным?

– Да что-то макушка сильно отросла, – ответил я, улыбаясь.

Он закончил стричь, подул мне на голову, затем смахнул оставшиеся седые волосы рукой.

Он подошел к кровати и положил ножницы обратно на полотенце.

Он взял крестовую отвертку и маленький закругленный молоток, встал позади меня и зашептал:

– В море пути Твои, и стези Твоя в водах многих, и следы Твои не познаются.[36]

Я закрыл глаза.

Он поставил острие отвертки мне на макушку.

И я увидел —

Две семерки сталкиваются, и все начинается снова, и снова, и снова, лица, закрытые плащами, ботинки на бедрах, трусы, болтающиеся на одной ноге, задранные лифчики, вырезанные груди и выпотрошенные животы, пробитые головы, грубость и жестокость, Смутное Время, охота на ведьм, древние английские города, десять тысяч мечей, сверкающих на солнце, тридцать тысяч танцовщиц, рассыпающих цветы, белые слоны в красно-сине-белых попонах, цена, которую мы платим, долги, в которые мы влезаем, искушение Джека под дешевыми плащами, очередная водолазка и розовый лифчик задраны, под ними – плоская белая грудь, змеи, ползущие из ран в брюшной полости, белые трусики, болтающиеся на одной ноге, сандалии, лежащие на дряблых ляжках, девушки легкого поведения в крови, густой, черной, липкой крови, заливающей их волосы, вперемешку с кусочками кости и серого мозга, медленно стекающей на траву в Солджерс Филд, вспышки света внутри моих глазниц, белая ночнушка из универмага «Маркс и Спенсер», дочерна пропитанная кровью из наделанных им дыр, сплошные дыры, эти дырявые люди, эти дырявые головы, Дэниел стоит у древней стены в древние времена, играет со спичками внутри моих глазниц, на стене написано «тофет»: белые «Форды-капри», бордовые «корсары», «лендроверы», свой срок можно мотать по-разному, НЕНАВИСТЬ, без подлежащего, без сказуемого, просто НЕНАВИСТЬ: йоркширские бандиты и йоркширские полицейские, Черная Пантера и Йоркширский Потрошитель, Жанетт Гарланд и Сьюзан Ридьярд, Клер Кемплей и Майкл Мышкин, Мэнди Уаймер и Пола Гарланд, стрэффордская перестрелка и убийства экзорциста: Майкл Уильямс и Кэрол Уильямс, я держу ее в объятиях посреди улицы, мои руки в крови, ее лицо в крови, мои губы в крови, ее рот в крови, мои глаза в крови, ее волосы в крови, мои слезы кровавые, ее – кровавые, Кровь и Огонь, и я плачу, потому что знаю, что все кончено, потому что над очагом, расположенном напротив двери, висит гравюра под названием «Вдова рыбака», окно занавешено мужским кителем, крестовые отвертки, тяжелые прорезиненные ботинки, маленький закругленный молоток, Министрель побеждает с преимуществом в полсекунды, имбирное пиво и черствый хлеб, пепел в очаге, всего лишь комната и девушка в белом, почерневшая до кончиков ногтей и дыр в голове, всего лишь девушка, прислушивающаяся к шагам за дверью по мостовой, сердце жертвы отсутствует, дверь комнаты заперта изнутри, как ни старайся, далеко не убежишь, выстрелы в Хэнгинг-Хитоне, выстрелы в Скиптоне, выстрелы в Донкастере, выстрелы в Селби, Юбела, Юбело, Юбелум, он поглаживает бороду, качает головой, подмигивает и исчезает, там, где вы ищете одного – двое, где двух – трое, где трех – четверо; там, где вы ищете четверых – трое, где троих – двое, где двоих – один, те, кто остался в живых, и те, кому не повезло, мужчина, которого я люблю, на балконе, в последние дни, в то время, когда будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут, чудес на том свете не бывает, только сны, улыбающиеся во мраке, в его зубах застряло мясо, он хлопает себя по брюху, отрыгивает, приглаживает волосы, поправляет усы, улыбается, поднимает бровь, хмурится, качает головой, подмигивает и исчезает – после кошмара: завтра и послезавтра, снова ускользая, жалкий, едва живой, с младых ногтей, я – жертва твоих мучений: я в отчаянии, мои спутники во тьме, но ведь должен быть какой-то другой путь, «Вдова рыбака», красная краска еще не высохла, повсюду – пустые бутылки из-под хереса, пива, крепких алкогольных напитков, химических веществ, они все пустые, просто комната в аду, юбилейный хит-парад последних двадцати пяти лет, ад за каждым углом, каждым рассветом, мертвые вязы, тысячи мертвых вязов, темные задыхающиеся улицы, ухмыляющиеся задние дворы, окруженные безмолвными камнями, погребенные под черными кирпичами, через подворотни и переулки, ногу на кирпич, кирпич на голову, это дома, которые построил Джек, и он идет, лютики-цветочки у меня в садочке, он уже идет, трахну тебя – ты уснешь, поцелую тебя – ты проснешься, он уже здесь, и нет никакого ада, кроме этого ада, повезло корове, уже пять, а они говорят четыре, но помните Престон семьдесят пятого, та тоже на моем счету, грязная корова, да благословит Бог жителей Лидса, порезы, которые никогда не перестанут кровоточить, ушибы, которые не заживут, и я чувствую, что скоро мне захочется снова, так что надень что-нибудь красивое, потому что из-за этого гибнут люди, из-за этого люди, из-за этого, говоришь, их уже пять, но в Брэдфорде тебя ждет сюрприз, так что пойди, поищи, Эдди, Эдди, Эдди; выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность, люди ищут смерти, но не находят ее; желают умереть, но смерть убегает от них, как прощение и отпущение грехов, конец раскаянию, черномазые, горящие на Ханслет Kapp, уроды, путешествующие на поездах, нигерийцы, лежащие в Калдере вниз лицом, красное, белое, синее, Долины Смерти, Адские Вересковые Пустоши, одинокий ад, бесконечный: засады и подставы, пошивы и облавы, воркующие голубки, рыдающие, кровоточащие статуи, сосед против соседа, брат против брата, семьи, вырезанные на борту Черных Кораблей, дочери, изнасилованные на глазах матерей, Белые Корабли, затопленные у берегов туманного Альбиона, я, застрявший в поезде во время снежной бури, комнаты мертвецов, жилища мертвецов, улицы мертвецов, города мертвецов, страна мертвецов, планета мертвецов, мы едем по дороге после дождя, после Юбилея, фейерверк закончился, красное, белое, синее исчезло, утопая в проклятом брюхе кита в последние дни, мужчины с пистолетами во рту, сосущие газ, банды черномазых, вспарывающие горла жирным белым мусором, сидящим у себя дома и смотрящим религиозное шоу «Хвалебные песни», спиной к дверям, их сыновья клянутся отомстить, их дети плачут всю свою жизнь, бесконечно: теряясь в комнатах, фабричные трубы выше церковных шпилей, минареты выше фабричных труб, ислам, проклятый в каждом городе, крестовые походы по задним дворам, крестовые походы за мертвых, крестовые походы без конца, утро как ночь, внезапная тишина, звонки из красных телефонных будок, высокие белокурые полицейские, с ног до головы в крови, зло соединяется со злом, зеленые деревья отливают серебром, сны, после бессонницы гнут и ломают кости, длинные лица из преисподней, поющие песни о проклятых и приговоренных: оды мертвым, молитвы за живых, ложь – для всех, пустые вагоны, пролетающие мимо со скрипом и скрежетом, открытые двери, мокрота ракового больного стекает по раковине, стоя в тени на краю правды, просыпаюсь разбитым, помоги мне, в тенях ее бедер, в черноте ее глаз, трахну тебя – ты уснешь, поцелую тебя – ты проснешься, в комнатах над магазинчиками, реальная плоть, камешки в моих ботинках, сидя рядом на пропитанных кровью диванах, той ночью, когда Майкл Уильямс пробил 12-дюймовым гвоздем голову своей Кэрол, ГОЛОВУ МОЕЙ КЭРОЛ, чтобы спасти ее бессмертную душу, моя Кэрол, кажется, что-то забыл, мимо несутся китайские лошади без всадников, глаза открыты, ничего, кроме победы, будущее – это прошлое, люди, оставленные позади с их собственными, суверенными страхами, в роскошном аду, во лжи, в дырявой правде, в дырах, дырявые люди, дырявые головы, в эти дни, вне досягаемости псов и колдунов, подстрекателей и убийц, крадущихся по южным кладбищам, наносящих удары по головам шотландских шлюх тупыми хозяйственными предметами, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году я – жертва твоих мучений, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году я в отчаянии, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году мои спутники растворяются во тьме, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом, году, когда будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут, сновидениями о прощении и отпущении грехов, о конце раскаяния, в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, когда столкнутся две семерки и порезы не перестанут кровоточить, а ушибы не заживут, два свидетеля – дача показаний окончена, обнаженные тела лежат на городских улицах, море – кровь, воды – полынь, женщины, опьяненные кровью, терпением и верой, достойной святых, и я стою у двери и стучу, ключи от входа в смерть, в ад, в тайну женской сущности, зная, что вот поэтому гибнут люди, вот поэтому люди, вот поэтому в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, вот поэтому я не вижу -