Зухра Сидикова - Стеклянный ангел

- А ради чего? – спросил Миша, которого царапнуло это имя: Надежда Ермилова. Оно было чужим. Чужим и опасным. В отличии от другого имени, которое он любил, которое шептал ночами, призывая в свои сны.

- Она знала, что если подарит этот дом мне, он обязательно будет приносить пользу бедным людям, обездоленным детям. Она знала, что благотворительность – дело всей моей жизни, и что именно через меня добрый поступок, который она совершила, принесет свои плоды. Вы тоже могли бы внести посильный вклад. Честно говоря, когда я узнала, что ваша жизнь кардинально изменилась, я обрадовалась. Звонила вам, несколько раз записывалась на прием. Считала, вы не откажитесь помочь нам, раз уж у вас появилась такая возможность. К сожалению, меня к вам не пустили.

- Я сам отдал приказ вас ко мне не пускать.

- Почему? - она искренне удивилась.

- Потому что я не занимаюсь благотворительностью. Считаю это пустой тратой времени и денег.

- Неужели вы говорите серьезно?

- Серьезнее не бывает. И прошу вас впредь не звонить мне, и не искать встреч.

Быстрым шагом он направился к выходу. Все напрасно, думал он. Все напрасно. Она приезжала сюда только для того, чтобы избавиться от дома. Не имеет смысла искать ее здесь. И нужна ли ему эта женщина, Надежда Ермилова? Убийца, преступница? Прочь, прочь из этого дома! Пусть эта Оля остается здесь со всеми своими униженными и оскорбленными. А с него довольно!

- Вот уж никогда бы не подумала, что вы станете таким!

- Каким? - он резко повернулся, не в силах сдержать раздражение, - Каким?

- Таким бирюком. Самым настоящим буржуем.

- Недорезанным, хотите вы сказать?

- Не я это сказала, заметьте, - сказала она насмешливо, и этим окончательно вывела его из себя.

- Вы, наверное, очень гордитесь собой? – спросил он, еле сдерживая нарастающую злость, которая пришла на смену разочарованию, разъедающему его изнутри. Ведь он и предположить не мог, что женщина, освещенная зыбким магическим пламенем свечи, горевшей на столе в одиноко стоявшем у темного леса доме с незапертой дверью, окажется не ожидающей его Жанной, а этой наивной девчонкой, так нелепо и смешно рассуждающей о любви к ближним.

- Горжусь собой? Что вы хотите этим сказать?

- А то и хочу сказать, что вы носитесь со своей благотворительностью как с писаной торбой. Вот, мол, люди добрые, посмотрите, какая я хорошая и великодушная. Помогаю обездоленным, не жалею себя, отдаю последнее. А нужна ли этим обездоленным ваша помощь? Может, это у них доля такая - быть обездоленными? Может, они на свет божий родились, чтобы понять, осознать что-то важное? А вы своим глажением по головке им жизненные карты путаете, мешаете замыслу, в который вас не просили соваться! Думаете, мне денег жалко? Не жалко! Просто каждый получает в жизни то, что заслужил. Они привыкают к тому, что им все вокруг должны, и уже без стеснения ходят, просят. Создают свои попрошайнические фонды!

- Вот вы как заговорили! – она подошла к нему очень близко, зло прищурила глаза, говорила торопливо и громко, почти кричала. - Быстро усвоили! Ведь это типично буржуйские отговорки, чтобы не думать о тех, кто живет хуже, кто живет совсем плохо. Чтобы без зазрения совести воровать у других воздух, жрать икру, пока другие голодают!

- Причем тут икра? - поморщился Миша. - Что за ерунду вы несете?

- При том, - воскликнула Ольга, - при том! У меня одна подопечная живет только на детское пособие, все деньги уходят на съемную квартиру. Недавно пришла ко мне и в обморок упала, от того, что не ела три дня! Вы и вам подобные в ресторане за один только вечер прожираете столько денег, сколько ей хватило бы на месяц! Как вы можете быть таким равнодушным? Ведь вам ничего не стоит помочь хотя бы одной, двум семьям!

- Достаточно того, что вы помогаете, - саркастически заметил Миша.

Он понимал, что злится сейчас не на эту девушку, - отстаивающую, наверное, что-то свое - сокровенное, - а на Жанну, обманувшую его, покинувшую его без единого ответа на вопросы, которые весь этот год он вынашивал в своей больной уставшей душе.

- Хотите, Оля, я подскажу вам более действенный способ? Может быть, лучше пойти по другому пути? Не помогать хорошим и несчастным, а начать убивать тех, кто делает этих людей несчастными? Да, да! Что вы так смотрите? Убивать тех, кто поступает подло, кто обижает слабых, ворует, не делится! Очистить от них землю! Вы знаете, что женщина, которая подарила вам этот дом, так и поступала - убивала плохих людей? Она была преступницей, убийцей, но действовала из тех же побуждений, что и вы - хотела сделать мир лучше.

Она слушала его, широко раскрыв глаза, и в этих глаза Миша видел дрожащее пламя свечи, и это напоминало ему о других глазах, и злило еще больше.

- Если это правда, – сказала она и в сердцах отшвырнула стул, - если правда то, что вы говорите об этой женщине, - я не останусь здесь. Уеду. Утром уеду.

- Глупости все это, - устало проговорил Миша, - человек самого себя не может сделать лучше. Где уж ему с другими справиться? То, чем вы занимаетесь – ерунда, гордыня, которая ведь тоже считается грехом. Выходили бы лучше замуж, рожали бы своих собственных детей. Мать - вот главное предназначение женщины. Не с миром воевать, не с чужими детьми возиться, а своих воспитывать. И воспитывать как надо, как положено. А, что с вами говорить? – махнул он рукой. – Разве вы поймете?

Он с вызовом посмотрел на нее и негромко добавил:

- Хотя вы правильно делаете, что своих не рожаете. Зачем плодить себе подобных? Разводить нищих, которые потом, так же как и вы, будут ходить с протянутой рукой?

Она не отвечала, только смотрела на него. И этот ее взгляд – словно она видела перед собой жабу или мокрицу - болезненно раздражал, словно в незажившую рану безжалостно тыкали палкой с заточенным острием.

- И не вздумайте мне звонить. И приходить ко мне не смейте, - повторил он напоследок, - благотворительностью я не занимаюсь, и заниматься не буду! Я лучше себе еще одну машину куплю! Или проститутке заплачу за ночь!

- Вы сейчас на Аркадия Сенина похожи, - вдруг сказала она, - как будто это не его убили, а вас. Вас, Михаила Плетнева, порядочного, хорошего парня убили, а он, подонок и мерзавец, остался жить. И стоит сейчас передо мной.

Его передернуло, судорожным ознобом свело руки и ноги. Он встряхнул головой, словно пытаясь сбросить с себя ее тяжелый взгляд, и сказал, криво улыбаясь:

- А хотите, я вам заплачу? За ночь? Всего один раз, и вы сможете купить своим подопечным пару мешков муки! Ну, соглашайтесь! Ведь вы ради них на все готовы, а я утолю свой сексуальный голод.

- Пошел вон, - хрипло сказала она и отвернулась.

И он пошел. С этой прилипшей к губам кривой улыбкой, от которой самому было тошно. Долго плутал по деревне, путаясь в переулках, потом вышел к шоссе, ведущему в город, и еще около часа шагал по обочине, подставив опущенную голову холодному моросящему дождю. Занимался осенний рассвет. Небесный свод, окаймленный по линии горизонта черным кружевом леса, понемногу светлел, становясь прозрачнее. А он все шел и шел, и был противен сам себе. Как никогда в жизни.