Зухра Сидикова - Стеклянный ангел

Миша сидел в кресле, придвинутом вплотную к окну, и, вдавливаясь лбом в холодное стекло, думал о том, что этот город и этот блеск, всего лишь пошлая мишура, за которой нет ничего настоящего, одно вранье, и голая, ничем не прикрытая, фальшь.

Целый год он прожил в этой фальши, и только сейчас понял всю сущность этого глянцевого никчемного мирка.

Отец не хотел видеть его, и даже не соизволил позвонить и сказать ему об этом лично, передал через секретаршу. Никогда Миша не станет для этого человека тем, кем он был для мамы. Для мамы, которую он предал, чтобы угодить этому толстосуму, для которого он, Михаил Плетнев, — всего лишь слабое утешение в его горе. Или постоянное болезненное напоминание о том, другом, любимом, сыне.

Бедная мама… Одна в своей убогой квартирке. Наедине со своими горькими мыслями. Может быть, она права, что не желает переезжать в хоромы, которыми откупился отец. Да, права… Ведь пока живешь в панельке на окраине города, можешь мечтать о чем-то лучшем, большем, чем роскошная квартира и машина последней модели. О чем-то большем, чем деньги, на которые можно купить все, кроме настоящего… кроме главного…

У Миши было это главное и настоящее, а он и не знал. Он потерял все, что у него было в погоне за этой блескучей пустой мишурой. А взамен получил то, что нельзя превратить в любовь, преданность, верность. И как обменять обратно, как вернуть то настоящее, он не знал.

Он снова прислонился к холодному стеклу, и все глядел на этот город, когда-то полный жизни и надежды, а теперь такой опустевший и чужой.

Сегодня первый день зимы, а снега все нет, и тяжелое темное небо низко нависает над землей, и даже отсюда с десятого этажа видно как безжалостно терзает ветер беззащитные голые тела молоденьких лип в маленьком парке у самой автострады.

Ему вдруг захотелось оказаться на улице, захотелось, чтобы ветер рвал полы его дорогого плаща, хлестал по лицу, пронизывал до костей. Захотелось вернуть ощущение жизни, настоящей жизни. Вернуть прошлое, когда он мерз на ветру, когда еще умел плакать, смеяться, любить. Когда жил. Жил, а не притворялся.

Он вышел из кабинета, пошел по длинному коридору, минуя лифт, начал спускаться по серой мраморной лестнице, останавливаясь на каждой площадке и смотрясь в темную гладь окон, в которых на фоне пульсирующих неоновых линий и разноцветных дрожащих огней, отражался он сам, кажущийся себе незнакомцем в этом длинном черном плаще, с кейсом в руках.

На выходе он кивнул охраннику и направился к боковой двери, ведущей в подземную парковку.

— Михаил Германович! — позвал его охранник. — А девушка останется в офисе?

— Какая девушка? — обернулся Миша.

— Девушка, что прошла к вам минут пятнадцать назад. Сказала, что вы ее ждете. Что ей назначено. Она пришла сразу после ухода Натальи.

— Послушайте, — раздраженно сказал Миша, — а разве я не предупреждал, чтобы эту девушку не пускали ко мне ни под каким предлогом? Ведь я вам лично говорил об этом, Алексей. Вам что не нравится ваша работа? Увольнения хотите?

— Простите, Михаил Германович, — охранник покраснел и вытянулся в струнку, — но это была не та девушка! Не та! Я помню, о ком вы меня предупреждали. О высокой брюнетке с короткой стрижкой. Зовут Кира. Кира Полунина. Очень хорошо помню. Вы и фотографию мне показывали. Но это была не она. Это была другая девушка.

— Другая? — Михаил подошел ближе. — Она представилась?

— Нет. Сказала только, что вы ее очень ждете. Она так одета… ну вы понимаете… Короткая юбка, волосы светлые длинные… Я подумал, что это… Помните, как в прошлом месяце? Вы тоже вызывали девушку… именно в это время. Просили не мешать… Я думал, это тот же случай… Простите меня, виноват! Хотите, я схожу, найду ее?

— Нет, не надо, я сам поднимусь. Наверное, мы с ней разминулись, — сказал Миша. — Вы не волнуйтесь, Алексей, я вспомнил. Я действительно назначил встречу на это время. Заработался, из головы вылетело. Ведь сегодня первое декабря, и я действительно ожидал визита. Я пойду, а вы… — он подмигнул, и улыбнулся, — вы нам не мешайте и ни в коем случае не поднимайтесь.

— Хорошо, Михаил Германович, — серьезно сказал охранник, — ни в коем случае!

Миша вернулся к лестнице, чувствуя, как страх и радость одновременно сводят мышцы спины и ног, делая каждый шаг мучительно трудным.

В безлюдных, слабо освещенных коридорах, которые он проходил один за другим, было очень тихо. Он знал, что она где-то здесь, она пришла за ним. Он помнил, что последний стеклянный ангел, которого она унесла с собой, предназначался ему. И только ему. Она обещала и теперь пришла, чтобы выполнить свое обещание.

У него дрожали руки, было трудно дышать, и он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и расслабил галстук. Потер горячей ладонью шею и сжал ее, словно приближая тот последний миг, когда молодая длинноволосая женщина подойдет к нему и сделает то, за чем пришла в этот первый день зимы.

Может быть, она позволит ему обернуться и увидеть свое лицо, а может быть, так и останется всего лишь призрачной тенью, исчезающей в то же мгновенье, как только протянешь к ней руки.

Проходя эти пустые коридоры, эти мраморные лестничные пролеты и огромные холлы, он не задавался целью найти ее. Он знал: это ни к чему. Она сама найдет его, а ему остается только ждать. Ждать ее приближения.

Сегодня ровно год с того дня, когда он, привязанный к стулу, последний раз почувствовал ее губы на своих губах. Если бы снова можно было вернуться в тот день… все повторить… Он сказал бы ей то, что не успел сказать тогда…

Он вошел в свой кабинет и, не включая света, снова сел в кресло у окна. Внизу все так же переливался, мерцая огнями, город, пересеченный линиями автострад, расчерченный квадратами площадей и скверов.

Миша ждал, прислушиваясь к тишине, бесконечной и камерной, как ночь за стеклом, таким прозрачным, что казалось: его нет, что оно иллюзия, и что стоит немного подастся вперед, и тут же сорвешься и полетишь в эту фиолетовую ночь, в этот сверкающий, бурлящий неоном котел.

Прошло совсем немного времени, — несколько секунд или несколько часов, — и вот в темной всепоглощающей тишине он услышал шаги. Тихие и легкие. Ее шаги — он знал это точно. Она пришла за ним. И принесла с собой фигурку стеклянного ангела. Последнего ангела, предназначавшегося для ее последнего дела.

Он замер. Он не думал больше ни о чем, только о ней. О ее руках, которые сейчас к нему прикоснутся, о ее губах, которые, может быть, прижмутся к его губам. Как в тот день, когда он видел ее в последний раз… первый день прошлогодней зимы…

Ничего больше не существовало в целом мире. Только она. И звук ее шагов у него за спиной.

Но внезапно этот звук, гулко отзывающийся в пустом здании, стал затихать и постепенно исчез, словно растаял. Напрасно он прислушивался, сдерживая в себе желание вскочить, побежать, догнать.