Ирина Бйорно - Приключения кота Колбаскина

И когда он привез подпольно Колбаскина к себе и накормил позавчерашней курицей — не есть же остатки самому — он решил на следующий день отвезти Колбаскина к себе на работу. А работал он в доме сумасшедших профессором. Там у него были и студенты, проходящие практику современных методов психиатрии. Лечебница стояла в тенистом парке с окнами на залив, где и прогуливались с-ума-сошедшие, то бишь пациенты обоего пола. Но превалировали женского.

Колбаскину и парк, и низенькие одноэтажные здания, разбросанные по парку, и сами сумасшедшие, и персонал даже очень понравились. Мышей в парке было множество, а на кухне были и сосиски, и молочная каша.

Жил же он в кабинете профессора, где и спал на кожаном, черном диване. Колбаскина любили все: и персонал, и посаженные в дом скорби на исцеление. Особенно сумасшедшие депрессивные женщины любили его мурлыканье и толстый хвост трубой. Здесь было отделение самоубийц, отделение депрессивное, буйное отделение — туда Колбаскин не заходил, слыша истошные крики зарешетчатых. Было ещё отделение голодающих женщин — «булимииков» и отделение веселых дураков-даунов. Отделений было много, и народу в клинике была целая куча, и все время привозили новых. А вот с излечением был туговато. Пациентов здесь не мучили и холодную воду на темечками — как в старину бывало — не капали. Были иглоукалывания, ванны, душ Шарко, хорошее трехразовое питание и множество так называемой когнитивной терапии, проще — блааа-блаа.

Кот был в клинике только один, и внимания ему уделяли все. Иногда Колбаскин мешал, особенно когда медсестры посещали профессора в кабинете и снимали там нижние трусики. Тогда Колбаскин сидел в углу и облизывал свои мохнатые яички, глядя на дергающегося профессора, играющего с медсестрой или студенткой. Он понимал прекрасно, что происходит, но не завидовал, зная, что для него кошки притягательны только весной, и тратить свою энергию в другое время он на них не желал.

Колбаскину нравились веселые дауны, которые то смеялись от души, то плакали — тоже от души, то играли на игрушечных музыкальных инструментах — тоже от души. Они были естественны и полны детской энергией. Они играли с Колбаскиным в привязанный на нитке мячик или бумажку, и он был рад такому вниманию. Дауны даже целовались, когда хотели, не закомплексовываясь, кто какого пола, а как им хотелось, так они и делали. Им даже выписывали раз в месяц тугонакрашенных, обтянутых в короткие платья, как огурцы, проституток из города, если они этого желали — за госсчет, конечно.

Ах как же здесь было Колбаскину хорошо! Лучше, чем в скучном министерстве финансов и в музее современного искусства, гораздо лучше! Профессор был рассеянным и забывал наливать в блюдечко Колбаскину молока, тогда тот мяукал скребся в дверь, и Колбаскина выпускали на двор. Там, в парке, он ловил птиц и мышей — так, для забавы и чтобы не забыть, как охотиться, а когда наступала полная луна, то он сидел на пляже, близко к кромке воды и смотрел на фосфоресцирующую от маленьких рачков воду. В воде плавала рыба, но она была слишком большая и недоступная для гордого Колбаскина, а мочить шкурку из-за рыбы ему не хотелось. Рыбу можно было выпросить на кухне, где для умалишенных готовили свежее каждый день, зная, что во вчерашних остатках не было ни капли жизненной энергии, так нужной этим пациентам. Так что старая рыба от предыдущего дня доставалась Колбаскину. Но он ел её только из вежливости, предпочитая свежих мышей и птичек мертвой, жаренной рыбе. Но об этом он не говорил, а просто оставлял рыбу недоеденной.

Через пол-года его старый хозяин из института геронтологии вернулся и забрал кота Колбаскина из сумасшедшего дома. Но опять кота ждали новые приключения, ибо хозяин привез из Америки хозяйку, черную американку. А та Колбаскина невзлюбила. В атмосфере нелюбви Колбаскин жить не мог, и уже на третий день решил податься в город. Он пошел по полям и деревенским дорогам к новым приключениям в своей кошачьей жизни.

Будучи выброшенный судьбой на улицу опять, Колбаскин решил полностью сменить свое окружение. Он забрался в вагон проходящей мимо междугородней электрички и там он и проспал два часа — в тепле и на мягком сидении, пока не пришел контролер и не выкинул Колбаскина за шкирку из вагона. Поезд остановился далеко от столицы, на небольшом острове. Дальше поезд ехал в Европу, а Колбаскин очутился в новом, неизвестном ему месте. Здесь пахло по-новому — деревней, навозом, сахарной свеклой, коровами и, конечно, людьми. Первую ночь Колбаскин провел на сахарном заводе, но тут ему не понравилось — пахло патокой и гнилой свеклой, хотя мышей было очень много. Он поймал парочку и съел их тут же. Утром все же он решил найти более приличное для себя место. Пройдя километров пять, он увидел высоченное здание с колокольней. То была католическая церковь. Она было открыта и внутри было тепло и сухо. Колбаскин тихонько вошел в храм божий и стал искать там место для себя. К нему подошла молодая, тощая женщина.

«Кися! Ты что тут делаешь?» Колбаскин по привычке обвил толстым хвостом её ноги и захрапел. Женская рука погладила его полосатую шерсть. Он захрапел еще громче.

«Наталья! Ты с кем там разговариваешь?» Голос мужчины гулко разнесся по церкви.

«Да кот полосатый к нам забрел, ваше преосвященство. А глаза у него разного цвета! Чудной кот!»

«Кот в божьем доме быть не должен, Наталья! Ты же знаешь правила. Он — не чистый. Проводи его из церкви».

«Да как же я его прогоню? Он сам в божий дом пришел».

«Отнеси его на пристань — там рыбаки, может, кто его домой возьмет».

Наталья вздохнула. Она помогала служителю католической церкви. Сама она была бедная и снимала малюсенькую комнатку в доме. Держать кота у себя она не могла. Она была украинкой, которая приехала попытать счастье в богатой Европе. Счастья она не нашла, но возвращаться назад ей тоже не хотелось. На Украине был хаос и неразбериха. Она, как и Колбаскин, любила стабильность и хоть немного комфорта. А это у неё теперь было, хотя жизнь была трудная и не такая интересная.

Она опять вздохнула и сказала Колбаскину:

«Ну, пошли на пристань».

Тот понял и без дальнейших мяуканий покинул церковь, следуя за Натальей. «Божий дом, видно, не для кошек», — подумал он про себя. «А для кого? Для мышей?» Их было в церкви довольно много — это он учуял сразу. Они жили за алтарем и грызли по ночам пресные святые облатки. «Ну и пусть грызут, подумал Колбаскин. А мне и на воле хорошо».

Он шел за Натальей с поднятым хвостом и независимым видом. Они дошли до пристани, и тут Наталье пришла в голову новая мысль: за пристанью стояла старая русская подводная лодка, превращенная в музей для детей.