Ларисса Андерсен - Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Посмеиваясь и хитря,
Мне месяц щурится лукаво.
Я все ж стараюсь повторять
Свои суровые уставы.
Но я слаба, как талый снег…
Но я нежна, как влажный ветер…
И… я не знаю, что честней:
Открыться или не ответить?
Ах, новый месяц, юный царь!
Мне страшно снять монашье платье…
Но сердце — молодой бунтарь,
Не думающий о расплате.

Гладкой и ласковой кошкой
К сердцу любовь подползла:
– Я — помурлыкать немножко,
Я так мила и тепла! —
Сердце разнежилось. Сердце,
Букой засевшее в клеть,
Вдруг захотело согреться,
Вздумало вдруг потеплеть.
Но в закоулках неверья
Встала суровая мысль,
Гладкому, сладкому зверю
Яростно крикнула: — Брысь! —
И, помолчавши немножко,
Сердцу сказала добрей:
– Выбрось незваную кошку,
Выбрось ее скорей!

Замерзающего — хуже некуда —
Греть у ласкового огня.
Вот поэтому-то темь и непогодь
Безболезненней для меня.
Ты кофейными своими гущами
Только счастья, счастья не пророчь:
Знаешь, сердцу, и себе не лгущему, —
Лгать не следует в эту ночь…
Словно дьявол на окне с вазонами,
Рядом с фикусиком в два ростка —
Кот взлохмаченный, глазами сонными
Наблюдающий мудрость карт.
– На избранника? — Постой, не спрашивай… —
Ждут раскрашенные короли…
Вдруг, как сердце, не любовь избравшее,
Вспомнит что-нибудь… заболит.
Кот мурлыкает и трется мордою,
Щеки вспыхнули — для сердца весть!
Черт, не стану же мечтать я, гордая,
В петлю к этому счастью лезть.

Я и сам залечиваю раны,
Солнце помогает да ветра…
За твоею нежностью нежданной
Не тянусь я, добрая сестра.
В непогодь в груди тихонько ноет,
Но и это скоро заживет…
Забывал я многое иное,
Размыкая песней горький рот.
По просторам радостным, озерным,
По оврагам, рвам да пустырям
Я, как птица, подбираю зерна
На пути к синеющим морям.
И, твоей душой не прирученный,
Я смотрю с улыбкою кругом:
Мир – понятный мне, и немудреный,
И всегда гостеприимный дом.

Тяжелой, тяжелой мантией
За мною, на мне любовь…
Сил нет ни снять, ни поднять ее
Груз царственно-голубой.
И кто бы куда ни сманивал,
Пусть в сердце тревоги дрожь, —
Из голубого марева
Не выскользнешь, не уйдешь.
– Ну, что ты такая грустная?..
– Я не грустна, а зла.
Я никогда с нагрузкою
Такою вот не жила.
Я убегу, возлюбленный,
Одна, в темноту, в пустырь,
Туда, где над елью срубленной
Подзвездная дышит ширь.
Не жди меня… Не зови хотя б…
Не обещай тепла!
Затем, чтобы словно нехотя
Я снова к тебе пришла.

Когда-то с черным котом
(Что «сам по себе» у Киплинга)
Мы жили вдвоем…
И был наш спокойный дом
спокойной любовью к викингам
и книгам
чуть-чуть согрет,
и этот прохладный свет
просторного одиночества
ни для кого мерцал.
Напрасно чьи-то сердца
ловили, словно пророчество,
в стихах моих тайный зной…
Ну как не поймешь, любимый мой,
Что мне, тревожной, как бред,
так странно, так трудно в этой новой игре,
на груди человечьей, простой
найти такой… покой?

Бессмертники в безжизненных ладонях,
Печальный шелест жестких лепестков,
И тяжкий свод, где алый отблеск тонет,
И бархатом задушенный альков.
Разорванные, брошенные четки,
И горечь трав, и горечь пустоты —
Нет слез уже… И силуэт решетки,
Сплетающей узорные кресты.
И боль неизживаемой утраты…
И памяти нерастворимый ком…
И кажется: в залитых кровью латах
Не солнце — рыцарь гибнет за холмом…
И страшно! Страшно… Пламенеет вереск,
Кричит закат, терзая небеса…
И кто-то дышит за тяжелой дверью,
И кто-то к скважине прижал глаза
И замер… А угаснет отблеск алый,
И бледный месяц встанет, как мертвец,
И, вздрогнув, почернеет гладь канала,
И тихий шепот пробежит в листве.
И заскрежещет цепь, и пес внизу завоет.
И всколыхнется занавес окна,
И руки затрепещут, вскинутся, забьются…
И — замрут над головою…
И снова упадут… И снова тишина…
И только темноту пронзит ночная птица,
И только прошуршит упавшая листва,
И только смутные, чужие лица
Проговорят:
Еще жива.

Месяц теплился в бледном небе,
Кротко таял и воск ронял.
Тихий вечер в печальном крепе
Подошел и меня обнял.
И заплакал. А я стояла…
На могиле цветок белел.
Я уже навсегда узнала,
Что случается на земле.
И никто не сказал ни слова,
Но я знала: порвалась нить…
А потом я осталась снова
Улыбаться, и петь, и жить,
И смолкать… И смотреть не прямо,
Потому что сквозь блеск и лоск –
Над полянкой, над мертвой мамой
Бледный месяц роняет воск…

Вчера я маме укрыла
Могилку зеленым мхом,
И стала иной могила,
Словно согрелась в нем.
Я долго лежала рядом
И гладила мох щекой.
Взглянула ночь за ограду
И стала тихой такой…
Застыло вверху распятье,
Глядели белки камней.
И молча, в зеленом платье,
Мама пришла ко мне.

Осень шуршит по чужим садам,
Зябнет у чьих-то ржавых заборов…
Только одна в пустоте простора
Ежится, кутаясь в дым, звезда.
Только одна в пустоте простора…
Может быть, будет когда-нибудь рай,
Будут другие в раю вечера,
Птицы, цветы… Но не скоро, не скоро.
Может быть, будет когда-нибудь рай…
Вот… А теперь, копошась в саду,
Темень свивает вороньи гнезда.
Небо протерлось и там и тут, —
Лезут в прорехи на холод звезды…
Вдруг появился внезапный свет
(Взялся же в мире, где света нет!),
Окна уставились желтым взором.
Вздрогнув, попятилась тьма к забору
И залегла за большим кустом.
Счастье-то… спряталось в дом украдкой!
Ишь, переполненный счастьем дом
Ставни тугие зажмурил сладко.
В доме, наверно, пылает печь,
Кресло такое, что можно лечь,
Очень радушное в доме кресло.
Счастье с ногами в него залезло,
Счастье в мохнатом большом халате…
Там добрая мама… И белая скатерть…
И чай с молоком.

В такой усталости и смуте
Мой буйный дух почти зачах.
Но рано думать об уюте,
Но рано думать о вещах.
И, по привычке, без упрека,
Я вижу, что уют и дом
Мне суждены совсем в далеком,
Совсем несбыточном «потом».
И это все за то, что с детства
Меня пугал домашний быт,
За убеганье от судьбы,
За это дерзкое кокетство.
За то, что, еле копошась,
Упрямая, как ванька-встанька,
Я лезла в снег и лезла в грязь,
Назло отчаявшимся нянькам.
За это щупаю впотьмах,
Кто здесь мой враг, кто добрый гений,
И мчится, рвется кутерьма
Ошеломленных впечатлений.
И, погружаясь с каждым днем
Все глубже — в топкую усталость,
Хочу иметь уют и дом. Такой,
Чтоб, словно флаг, на нем
Простое счастье развевалось.