Диана Виньковецкая - Визит в Поднебесную

Обратная дорога по шоссе «Шанхай — Хан–Чжоу» на восходе солнца была восхитительной, ехали быстро, останавливались, смотрели на матовый восход. Времени до отлёта самолёта было предостаточно. Вдруг посреди дороги около знака: «До Шанхая 60 км» стоит заграждение — застава: ехать дальше нельзя — объезд. Отдельные машины почему‑то пропускались, нашей же показали на съезд. Поехали по просёлочной дороге, думая, что вот–вот опять вернёмся на шоссе, но дорога пошла кружить по грунтовым, незначительным дорогам. Спустился туман, да такой, что нельзя было видеть даже носа нашей машины. В белом молочном киселе двигались со скоростью пешехода. Такой плотности тумана я никогда не встречала, казалось, что он прямо‑таки придавливал машину. Потом туман так же внезапно рассеялся, как и появился. Шофёр в ближайшем ларьке спросил дорогу, показали, поехали полями, просеками, деревнями. И совершенно неожиданно вдруг оказываемся на дороге с надписью: «120 км до Шанхая». Вот тебе на! Останемся на краю Поднебесной! Загрустили и прикинули, что в аэропорт Шанхая мы сможем поспеть, если сейчас же найдём потерянное шоссе и с бешеной скоростью понесёмся. Найдём? Успеем? Где аэропорт? Смотрим на небо: не появится ли какой‑нибудь летающий объект? Самолётов и не видно, и не слышно. Никаких признаков города Шанхая: ни башен, ни небоскрёбностей. Только мелькающие поля, посёлки, перелески. До сих пор не можем приложить ума, как так оказалось? Приближались к Шанхаю, а очутились на сто километров дальше, чем начинался путь? Мистика китайских коммунистических дорог. Розовый туман. «Шаг вперёд — два назад».

Вбежали в аэропорт за полчаса до отлёта. Бегаем по холлу, но… всё — уже нельзя пройти к самолёту. С печальными ожиданиями подходим к кассе, и вдруг… слышим, и не верим: «Через час на следующем рейсе вы вылетаете в Пекин». Никаких доплат, никаких возмущений, нотаций, унижений. Звоним в Пекин, сотрудники ласково помогают набрать номер, комфортабельно вылетаем на следующем самолёте. И увозим изумление нормальному, человеческому обращению, возможному и при коммунистах! Представьте, что ожидало бы нас на родных просторах российских аэропортов?!

Так‑таки нас ожидало! Но я об этом расскажу в другом месте. Самолёт «Пекин — Москва» набирал высоту. Мы покидали Поднебесную империю (Тянь–Ся), где был император — сын Неба, и их земля лежала в центре Мира. Сейчас здесь коммунистический режим. А у «старшего брата» только что народившаяся демократия. «Москва–Пекин! Идут, идут вперёд народы». В ногу или кто‑то кого‑то обгоняет?

У меня давно уже нет доверчивой влюблённости в коммунистические идеи, нет и блаженного восхищения коммунистическим идеалом, но тут я растерялась. «Всё, как у людей». У всего есть предел, в том числе у правильности, у коммунизма, у демократии и у разума.

Так что же в психологии людей принадлежит коммунистическому идеалу, а что общечеловеческому?

В новеньком Пекинском аэропорту мы распознали по крикам: где находится наш родной «Аэрофлот». Метров за двести от сдачи багажа раздавались звуки русской речи и шум от борьбы за взятие подступов к транспортёру. Каким‑то образом Лёне удалось проникнуть к принимальщикам багажа, меня же затолкали так, что я не могла приблизиться. И только слышу, что Лёню стали штрафовать за лишний вес: за маленький купленный в Китае для подарков чемоданчик. Мы хотели взять его в кабину, но Лёня совсем об этом забыл. За забывчивость потребовали 180 долларов. Я хотела пробраться к Лёне и забрать чемоданчик, жалко было отдавать денежки ни за что — ни за жемчуг, ни за нефритовых драконов, но… толпа меня затиснула так, что я только пискнула об этом. Сразу же из очереди послышались реплики: А что ты думала! Нужно было самой идти! Рот не нужно разевать! Были и сочувственные предложения: «Нужно было распределить килограммы! Вот у меня лишних есть восемь!» Стою в этом коловращении, кто‑то совсем обнаглел, стал драться, китаянка — с русским парнем, пытавшемся пробраться без очереди. Странно, ведь у всех есть билеты и до отлёта самолёта ещё много времени, но почему‑то все в жутком возбуждении и ажиотаже. Аэропорт совсем новехонький и ещё не налажен подход к сдаче багажа, нет перегораживающих канатиков и нет наблюдающих за очередью. Багаж все привезли на новых тележках, которые двигаются только вперёд, по–китайски, они с тормозами и трудно откатываются, и брошенные, они перегораживают и мешают движению всей этой рвущейся в самолёт массы. Стою несколько расстроенная, и вдруг одна дама в шикарной шубе громко на всю толпу восклицает: «Ну, блядь, где эти пингвины, чтоб тележки‑то убрать! Они только едят да спят!»

Пингвины — это носильщики, они в красных шапочках. Узнаю своих: всех презираем, все хуже нас. Чучмеки, черномазые… до бесконечности награждаем мы эпитетами другие национальности. Выросли в интернациональном единстве пролетариата всех стран.

В Московском аэропорту, в таможне, смотрю: эту даму, не любящую пингвинов, таможенники довольно пристально стали теребить — требуют, чтоб она разорвала свой мешок–багаж, перевязанный клейкой лентой, (большинство российских пассажиров везли багаж в чёрных мусорных мешках, чтобы тара ничего не весила). Я спросила у молодого парня, подносившего наш багаж, что таможенники ищут у этой дамы? Наркотики? «Нет, они смотрят на качество шуб, которые она везёт. В Китае челноки покупают за копейки, а тут продают за тысячи!» Таможенники тем временем достали одну шубу и стали трясти, а дама, вся красная, нервная, приговаривала, что «шуба рвань, смотреть нечего». Я не знаю чем закончилась шубная история, думаю, что шубой — таможенникам.

Грустно от слов. Поразительно бессознательное презрение одних к другим. Мне показалось, что в Китае больше уважения к личности другого человека, чем у «старшего брата»: всё‑таки влияние древней культуры себя оказывает.