Рекс Стаут - Только через мой труп

Она недоуменно воззрилась на меня:

– Это значит «слава богу». Если я его не увижу, передайте ему…

– Не стоило вам произносить эти слова. Когда черногорка говорит по-черногорски, он с ног до головы покрывается мурашками. Нечто вроде аллергии. Простите, мисс Лофхен, но у вас ничего не получится. Я его знаю от «А» до «У» как облупленного. «У» для него последняя буква алфавита. Она означает «упрямый как осел».

– Но он… Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему…

Упорства девушке было не занимать. Битых пять минут я уговаривал ее уйти. Мне вовсе не улыбалось прослыть грубияном, ведь если не считать немыслимого произношения, резавшего мой тонкий слух, то ничего против черногорских барышень я не имел. Наконец я закрыл за ней дверь и, вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:

– Думаю, опасность почти миновала. Следуйте за мной, шаг в шаг, но если я вдруг заору благим матом, бегите так, словно за вами черти гонятся.

Раздавшийся в ответ грозный рык напомнил мне, на какую опасную стезю я вступил, поэтому пару минут спустя, когда Вульф вернулся в кабинет и вновь воцарился в своем кресле, я ни слова не произнес в защиту собственной точки зрения. Вульф молча пил пиво и копался в стопке каталогов, а я проверял накладные от Хёна и делал еще кое-какую привычную работу. Чуть позже, когда Вульф попросил меня приоткрыть окно, я понял, что скандалист поостыл.

Напрасно мы (или один из нас) думали, что на сегодня с Балканами покончено. После одиннадцати часов, когда мы с Вульфом сидим в кабинете, входную дверь посетителям обычно открывает Фриц. Примерно в половине первого он вошел в кабинет и, сделав положенные три шага, объявил о приходе некоего Шталя, не пожелавшего открыть цель своего визита, но назвавшегося агентом Федерального бюро расследований.

Я тихонько присвистнул и уважительно произнес:

– Ого!

Вульф слегка приоткрыл глаза и кивнул – сигнал Фрицу впустить посетителя.

Нам еще не приходилось в ходе своей деятельности сталкиваться с фэбээровцами, и, когда посетитель вошел, я из уважения развернулся лицом к нему на крутящемся стуле. Он был ничего себе, невысокий, широкоплечий, с умными живыми глазами. Пожалуй, только подбородок немного подкачал, да и ботинки не мешало бы начистить. Гость еще раз представился, пожал руку мне и Вульфу, вынул из кармана кожаный бумажник, небрежно открыл его и улыбнулся шефу сдержанно, но дружелюбно.

– Вот, пожалуйста, мое удостоверение, – произнес он хорошо поставленным голосом. Он вообще отличался прекрасными манерами, словно благовоспитанный страховой агент.

Вульф мельком взглянул на удостоверение, кивнул и указал на кресло.

– Чем обязан, сэр?

Казалось, вид у фэбээровца был извиняющийся.

– Простите за беспокойство, мистер Вульф, но служба есть служба. Я хотел бы спросить, знакомы ли вы с недавно вошедшим в силу федеральным законом, согласно которому лица, представляющие интересы каких-либо зарубежных ведомств, должны регистрироваться в Госдепартаменте?

– Да, знаком, хотя и поверхностно. Я знаю о нем из газет, прочитал не так давно.

– Значит, вам известна его суть?

– Да.

– Вы зарегистрировались, как того требует этот закон?

– Нет. Я же не агент зарубежного ведомства.

Фэбээровец закинул ногу на ногу.

– Закон распространяется на представителей любых иностранных фирм, частных лиц и организаций, а также зарубежных правительств.

– Именно так я и понял.

– Он применим как к приезжим, так и к гражданам США. Вы гражданин Соединенных Штатов?

– Да. Я здесь родился [3].

– Вы состояли какое-то время на службе у австрийского правительства?

– Да, очень короткое время, еще в юности. Но тогда я жил не здесь, а за границей. Впрочем, я довольно быстро ушел со службы.

– И служили в черногорской армии?

– Да, опять-таки в юности, но несколько позже. В те дни я свято верил, что всех жестоких и злых людей следует убивать, и даже умертвил нескольких сам. Тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, я, между прочим, чуть не умер от голода.

Фэбээровец испуганно встрепенулся:

– Извините, не понял.

– Я сказал, что чуть не умер тогда от голода. В нашу страну вторглись австрийцы, и мы сражались против пулеметов голыми руками. В принципе я был ходячим мертвецом, ведь человек не может прокормиться одной сухой травой. Но я все-таки выжил. Поесть по-человечески мне довелось, только когда в войну вступили Соединенные Штаты и я отмахал пешком добрых шестьсот миль, чтобы завербоваться в американский корпус. По окончании войны я вернулся на Балканы, лишился там еще одной иллюзии и окончательно отбыл в Америку.

– Hvala bogu, – весело вставил я.

Шталь ошарашенно вскинул голову:

– Простите? Вы черногорец?

– Не совсем. Я родом из Огайо. Огайец, так сказать, чистейших кровей. Это у меня нечаянно вырвалось.

Вульф не удостоил меня вниманием и продолжил:

– Хотел бы сказать, мистер Шталь, что по природе своей не склонен позволять какому-либо индивидууму копаться в моем прошлом. Но вы не просто индивидуум. Вы представитель федерального правительства. В сущности, вы сама Америка, соблаговолившая посетить мой кабинет, чтобы кое-что обо мне узнать. Я глубоко благодарен своей стране за любезные мне традиции, которые она до сих пор ухитрялась не растерять… Кстати, не хотите ли пропустить стаканчик американского пива?

– Нет, благодарю вас.

Вульф нажал на кнопку, откинулся в кресле и хрюкнул. Затем изрек:

– Теперь, сэр, отвечу на ваш вопрос. Нет, я не представляю интересы какого-либо иностранного ведомства, компании, частного лица, организации, диктатора или правительства. От случая к случаю мне как профессиональному сыщику приходится наводить справки по запросам из Европы, главным образом от моего английского коллеги, мистера Этельберта Хичкока из Лондона, который время от времени оказывает мне ту же услугу. В данный момент я ничего не расследую. И не работаю ни на мистера Хичкока, ни на кого-то другого.

– Понятно. – Казалось, Шталь верит каждому его слову. – Что ж, вы объяснились вполне определенно. Но вот насчет ваших прежних дел в Европе… Если можно спросить… Словом, вы знаете некоего князя Доневича?

– Знал очень давно. По-моему, он сейчас при смерти. В Париже, кажется.

– Я не его имею в виду. А разве нет другого князя Доневича?

– Есть. Племянник старика Петера. Князь Стефан Доневич. Если не ошибаюсь, он живет в Загребе. Когда я там был в тысяча девятьсот шестнадцатом году, ему едва исполнилось шесть лет.

– А в самое последнее время вам не доводилось общаться с ним?

– Нет. Ни недавно, ни вообще когда-либо.

– Вы не посылали ему денег – напрямую либо через какое-нибудь другое лицо, а может, организацию? Или, скажем, на дело, которое он представляет?