Элизабет Мид-Смит - Дедушка и внучка

«Раскрыть ему пальцами глаза или нет?» – размышляла она.

Старик сидел, откинувшись на спинку кресла, и Дороти устроилась у него на коленях. Увидев, что понемногу сползает, девочка взяла большую руку деда и обвила ее вокруг своей талии.

«Теперь мне гораздо удобнее, – подумала она. – Как мне нравится дедушка, он похож на папу».

– Эгей! – прозвучал ее голос.

Старик сильно вздрогнул, чуть не уронив на пол маленькое, похожее на бабочку, создание, усевшееся на его коленях.

– Что это, Дороти?

– Что, дедуля? Знаешь, следует держать данное слово! – объявила она.

Старик смотрел на девочку с таким выражением, которое, конечно, никогда не появлялось у него в глазах при виде его дочери Доротеи. Маленькая Дороти тоже смотрела на него смеющимися глазками, смотрела весело, ласково и доверчиво.

– Держи меня покрепче, дедуля; я чуточку сползаю, – сказала она. – Вот теперь хорошо. Ну, ты славно поспал?

– Кто тебе позволил прийти сюда? – сурово спросил дед.

– Никто. Я просто взяла и пришла.

– Ты не должна больше этого делать. Никогда не приходи больше.

Эти слова, казалось, на минуту озадачили Дороти.

– Знаешь, тебе не идет хмуриться, – сказала она. – Пожалуйста, держи меня покрепче! Мне очень неприятно, что я сползаю. Мама всегда держала меня крепко. Вот, так лучше. Ну, разве нам не хорошо вместе? Правда? А ты знаешь, что на тебе гирлянда из маргариток и что я нарочно сплела ее для тебя?

– Тише, тише, – поморщился старик.

Ему хотелось сорвать с шеи гирлянду, но он лишь быстро и резко выпрямился. Гирлянда разорвалась и упала на пол.

– Ах, зачем ты это сделал? Это очень грубо!

Глаза девочки наполнились слезами. Она соскочила с колен деда, подняла длинную разорванную гирлянду и постаралась поправить ее.

– Пойдем в сад, сделаем другую гирлянду, – предложила она как ни в чем не бывало. – Сегодня такая чудесная погода, так ярко светит солнышко, а здесь у тебя в комнате ужасно душно. Пойдем, пойдем сейчас. Ах ты, старый, старый лентяй. Если бы ты проспал еще с полсекунды, я непременно подняла бы тебе веки. Знаешь, ты не должен был нарушать данного слова.

– Замолчи! – перебил ее старик. – Ты самая ужасная непоседа, которую я когда-нибудь видел в жизни.

– Ну, а ты ужасное-преужасное чудовище. Лучше быть ужасной непоседой, чем чудовищем.

Он опять сердито посмотрел на нее. Она ответила деду смелым взглядом и вдруг весело и звонко расхохоталась.

– А знаешь, зачем я сюда приехала?

– Уж конечно, не затем, чтобы будить меня, когда я отдыхаю. Я поговорю с твоей тетей Доротеей. Она положит этому конец.

– Мамочка сказала, что я должна полюбить тебя, что я должна открыть свое сердце и посадить тебя в него. Ты очень большой и смотришь на меня не особенно ласково, но мама говорила, что ты хороший, что ты очень хороший, значит, ты такой и есть. Ну, а теперь пойдем в сад!

Никто не мог бы сказать, какие чувства зашевелились в сердце Роджера Сезиджера, когда он услышал слова маленькой внучки, но старик внезапно наклонился, откинул темные волосы со лба Дороти и поцеловал ее.

– Твой отец был моим сыном. Я выгнал его из дома и проклял, но ты не знаешь, что значит проклясть.

Дороти молча покачала головкой.

– Он умер, а тебя привезли сюда. Как же ты можешь любить меня, когда я выгнал его из дому? Спроси тетю Доротею.

– Я не понимаю, что ты говоришь, – сказала малышка. – Я помню, что мама и папа говорили мне о тебе, и отлично знаю, что я должна делать. Поэтому вставай-ка, дедушка, пойдем в сад и давай плести гирлянды из маргариток.

Когда тетя Доротея увидела, что Дороти идет по лужайке и ведет за руку дедушку, у нее закружилась голова, и она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

«Если бы я не увидела этого своими собственными глазами, никому бы не поверила, – подумала она. – Мой отец, мой строгий, суровый отец разговаривает с этим ребенком! Посмотрим, что они теперь будут делать».

Доротее очень не хотелось, чтобы ее кто-нибудь увидел, поэтому она осторожно опустилась на колени за истертой оконной занавесью и, чуть-чуть отодвинув ее в сторону, стала смотреть в щелочку.

Увиденное поразило женщину: старый сэр Роджер Сезиджер сидел на лужайке, усеянной бесчисленным количеством маленьких красивых маргариток, а Дороти заботливыми пальчиками усердно плела свежие гирлянды из цветов, а потом надевала их на шею и на руки деда. При этом она болтала всякие милые пустяки, и нежный, серебристый смех разносился в свежем летнем воздухе. Удивительнее всего было то, что время от времени раздавался странный глухой звук, который трудно было бы назвать настоящим смехом, но во всяком случае он слетал с губ человека, которого мисс Доротея Сезиджер боялась больше всего на свете.

«Да, он совсем потерял голову, – шептала она про себя, – он сидит на траве, и эта девочка делает с ним все, что ей вздумается. Пожалуй, он смертельно простудится. Насколько я помню, он никогда не делал ничего подобного. Когда мы с братом были детьми, он никогда не играл с нами. Мы никогда не надевали ему на шею гирлянд из маргариток, а теперь он, такой старый и дряхлый, неосторожно садится на траву. Право, я должна по говорить с ним. Я непременно поговорю. Ведь он простудится, жестоко заболеет, и мне придется послать за доктором. Ах, что мне делать, что делать? Я боюсь потревожить его. Он непременно рассердится, но что-то делать нужно».

Старый сэр Роджер Сезиджер сидел на лужайке, а Дороти плела свежие гирлянды из цветов.

Беспокоилась не только Доротея Сезиджер, но и ее горничная, которая в это время вошла в комнату и подала своей госпоже чашку очень слабого чая и маленький тонкий кусочек хлеба, намазанный еле заметным слоем масла.

– Ах ты господи Боже мой, мисс, – прошептала она.

Доротея повернулась и посмотрела на нее испуганными глазами.

– Не говорите ничего, Мэри, мы не должны вмешиваться в его дела!

– Это дитя – благословение неба, – промолвила служанка. – Она ни на кого не похожа. Посмотрите, посмотрите, мисс! Вон оба садовника стоят и смотрят сквозь зеленую живую изгородь. Право, не знаю, что подумают Джонсон и Петерс.

– Что бы они ни подумали, – сказала Доротея Сезиджер, поднимаясь с колен и оборачиваясь к Мэри, – пусть они лучше ничего не говорят. Это их совсем не касается.

– Конечно, не касается, мисс. Но боюсь, как бы сэр Сезиджер не заболел ревматизмом или чем-нибудь еще хуже. Ведь он совсем не привык сидеть на траве.

– Я не могу ничего сделать; я не могу вмешиваться в его дела, – повторила Доротея и повернулась к столику, на котором ее ждал чай.