Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

«Очень по-турецки! – объяснял экскурсовод-переводчик. – Прямо гарем, не правда ли?»

Через полчаса он встал и посмотрел на часы.

«Дамы и господа – на этом наша поездка в Турцию окончена. Корабль отходит через двадцать минут. Транспорт ждет вас у входа. Все на борт! Прямо по курсу – Иерусалим и Святая земля – мы идем по стопам Учителя! <���…>

Томас простился с ними по-восточному, сложив ладони и кланяясь: «Прощай, эфенди! Прощай, эфенди!» – Затем он снял свою феску и снова стал славным негром из Миссисипи.

Заключительный эпитет Фарсона может показаться снисходительным, однако он искренне восхищался Фредериком и считал его «весьма утонченным».

Но многие американские туристы не были похожи на Фарсона: они привозили с собой те самые взгляды, с которыми сталкивался Фредерик, когда имел дело с дипломатами в Константинополе и с вашингтонскими бюрократами, – с той лишь разницей, что никто из туристов не сомневался относительно происхождения Фредерика, и все они были рады покупать у него напитки. Самой вопиющей всегда была реакция южан. Миссис Лила Эдвардс Харпер, пятидесятилетняя матрона из Монтгомери, штат Алабама, провела в Константинополе месяц и много говорила с Фредериком. По возвращении домой ей не терпелось рассказать всем, что́ она увидела и услышала. «Фреда Томаса в Константинополе знают все, – восторгалась она. – Это добрый, вежливый негр, купающийся в богатстве, и гостеприимный хозяин. Его карьера – удивительная история, похлеще чем в каком-нибудь романе». Миссис Харпер поразили прежде всего две вещи: история о быстром взлете Фредерика «из грязи в князи», которую он рассказал ей в подробностях (включая ту деталь, что он не сталкивался с «цветным барьером» в России), и то, что его официантками были русские аристократки, которые прежде были его «самыми модными гостями» в Москве. «Никто не сторонится их из-за их несчастья, – добавляла она с удивлением, говорящим о ее душевной низости. – Я видела, как английский консул танцевал с официанткой, обслуживавшей его столик. В прежние времена она была графиней».

Фредерик вел себя с миссис Харпер так же, как и со всеми прочими гостями. Но, глядя на него сквозь призму своего нарциссизма белой южанки, она сочла его изысканность и шарм данью уважения лично ей: «Томас – родом из Миссисипи, и он был бесконечно счастлив встретить южанку из Америки. <���…> Никто не возражает против того, что рестораном управляет негр». Она добавляла: «Он один из примерно десятка негров, живущих в Константинополе. Они не зазнайки. Я видела, как Томас сидит за столиком с одной из своих русских танцовщиц, но это была единственная виденная мною странность. Посетители считали его симпатичным, учтивым негром». Слова миссис Харпер звучат так, будто общение с такими, как она, помогало Фредерику не забывать свое место. На самом же деле как раз то, что он знал, как общаться с людьми такого сорта, помогло ему снова стать богатым, и это было лучшей местью.

Фредерик был дружелюбен от природы, а очаровать своих клиентов он старался по той простой причине, что это был простейший способ получить то, чего он от них хотел. Но существовали пределы, и он отнюдь не был неисправимым оптимистом. Особенно нелегко было управляться с многочисленными в Константинополе военными, чья агрессивность подогревалась алкоголем и присутствием привлекательных женщин. Самыми злостными нарушителями спокойствия были англичане – из-за их численности в Пера, из-за того, что в отличие от других союзников они были вооружены, и из-за их высокомерия. Свидетелем этого неприятного сочетания стал в один из вечеров в «Максиме» капитан Дэниэл Мэнникс, бывалый американский морской офицер, недавно прибывший в Константинополь. Ему было любопытно увидеть это заведение и его владельца – «американского негра», потому что он слышал, что Фредерик «много сделал для других беженцев и пользовался всеобщими любовью и уважением». Вскоре после того, как он и его друзья устроились за столиком, Мэнникс заметил, что двое пьяных англичан за что-то ругали русского официанта. Вдруг один из них подался вперед и ударил русского по лицу, но официант лишь сделал шаг назад. Тогда англичанин вытянулся и ударил его еще раз, и на этот раз официант ответил ударом.

Тотчас же обоих англичан охватила ярость, они завопили и в припадке бешенства замахали кулаками. Подошел Томас и мягко поинтересовался, в чем дело. Один из англичан, размахивая кулаком перед лицом Фредерика, закричал: «Он ударил АНГЛИЧАНИНА!» Томас сурово ответил: «Поднесете кулак к моему лицу еще раз – и я тоже ударю». Англичанин отпрянул, раскрыв рот от изумления, а его друг повернулся и, как будто не веря своим ушам, уставился на Томаса. Через несколько секунд они оба уже покидали кафе и все еще выглядели ошарашенными.

Мэнникс счел поведение англичан возмутительным проявлением их чувства национальной неприкосновенности. Но Фредерик не был впечатлен и напуган – и в своем характерном стиле пришел на помощь своему работнику. К тому же он знал, что это не повредит его отношениям с британскими властями – «Максим» был слишком популярен у представителей всех союзнических сил.

Даже адмирал Бристоль, самый высокопоставленный из находившихся в городе американцев, был постоянным посетителем «Максима», особенно из-за танцев. Как правило, музыка и развлечения там были западноевропейскими и русскими. Но в один памятный вечер Бристоль председательствовал на особенной вечеринке с турецкой народной музыкой и танцами, которую Фредерик устроил при помощи молодого журналиста Адиля. Исполнитель был известен как «чемпион Осман, танбурист». Он был виртуозом игры на сазе – традиционном длинногрифовом струнном инструменте, и мастером зейбека, военного народного танца, распространенного в западной Анатолии. Когда Адиль привел его в «Максим», первая реакция Фредерика на крупного, медлительного мужчину в очках, с подкрученными кверху усами и толстыми пальцами была скептической. Но, после того как Осман надел свой костюм, Адиль с облегчением увидел, что лицо Фредерика растянулось в широкой улыбке, вызванной перевоплощением скромного старика.

Прозвучала барабанная дробь, и Осман вышел в центр танцевальной площадки «Максима». Произведенное им впечатление было необычайным благодаря костюму – яркому тюрбану, коротким мешковатым штанам, ятагану, заткнутому за пояс украшенного вышивкой кафтана – и контрасту между его огромным телом и маленьким сазом. Впервые турецкий народный артист появился в ночном клубе Пера. Началась виртуозная импровизация («кошма») – Османа слушали завороженно, едва дыша. По окончании выступления воцарилась такая тишина, что «можно было услышать жужжание комара», как вспоминал Адиль; затем грянули аплодисменты. Осман ответил на них спокойным, величественным поклоном, как будто всю жизнь играл для важных гостей-иностранцев. После сигнала руководителю оркестра, тут же заигравшего мотив зейбека, Осман вытянул руки и пустился в пляс, дополняя танец ловкими движениями, каких даже Адиль прежде не видел. Когда танец был окончен, публика вновь взорвалась аплодисментами. Жена адмирала Бристоля подошла к Осману и пригласила его за столик. Демонстрируя светские манеры, которых никто от него не ожидал, старик подал даме руку и проводил ее на место – к восторгу всех присутствовавших в «Максиме». Когда ему предложили шампанское, он не отказался от него как мусульманин, а поднес бокал к губам и сделал пару маленьких глотков, прежде чем поставить его на стол. Ему предложили сигарету, и он закурил, а докурив, вежливо попросил разрешения уйти.