Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Нет! Нет! Нет! Но сейчас ты только и говоришь о том, как уедешь навстречу приключениям. – Роза громко взвыла от отчаяния, по ее щекам полились слезы. – Неужели ты не понимаешь, неужели не понимаешь, как мне странно это слышать?

Несколько секунд они глядели друг на друга, тяжело дыша. За железными решетками окна раздался крик осла; мужчины кричали что-то на чужом языке.

– Ах, Роза. – Тори обняла подругу, погладила ее по голове. – Извини меня. Я все понимаю. Знаешь, просто я красовалась перед Фрэнком, ведь бывает же у других людей интересная жизнь, вот и мне тоже захотелось.

– Тори, у тебя будет интересная жизнь! Я уверена в этом.

– Да. – Тори вскинула голову. – Будет. – Ее голос эхом отскочил от узорчатого кафеля.

– Мы снова друзья?

– Да. – Тори обняла ее. – Друзья. Вообще-то, если ты не против, я буду с тобой рядом и в медовый месяц. Ну что, вернемся к остальным?

– Да, – согласилась Роза. – Прости, если я вела себя как идиотка, но твои слова показались мне такими странными.

Они вернулись к столу. Найджел сидел в одиночестве и читал книгу об арабской поэзии. Фрэнк и Вива исчезли.

– Где все? – спросила Тори.

– Ушли, – ответил он. – Пока вас не было, пришел парень с «Императрицы» и сказал Виве, чтобы она как можно скорее вернулась на пароход. Там что-то случилось.

– Где Фрэнк?

– Он отправился с ней.

– А как же мы? – спросила Тори.

– Он заказал машину, чтобы нас отвезли в Порт-Саид.

– Как разумно. – Тори почувствовала, что ее сердце снова окаменело. – Он все продумал.

– Сунита! – крикнул Джек Чендлер через дверь. Он стоял на ее маленькой веранде, где в глиняных горшках цвели бугенвиллеи и герани. Вокруг каждого горшка виднелся влажный круг – это она недавно поливала цветы. Он прижался лбом к двери. Сунита, Сунита, прости.

За дверью послышалось тихое звяканье ее браслетов – это она шла к нему.

– Джек. – Она простодушно улыбалась ему. Она никогда не таила обиду. Пожалуй, это больше всего восхищало его в ней. На ней было его любимое сари: бледно-зеленое, а по низу слегка лиловатое, напоминавшее ему сладкий горошек в саду его матери в Дорсете.

Соединив перед собой ладони, она сделала намасте [21] Намастé ( санскр .) – индийское и непальское приветствие и прощание, произошло от слов «намах» – поклон, «те» – тебе. .

– Мой сладкий горошек, – сказал он по-английски.

– Сладкий горошек? – Она не поняла его слов.

– Прекрасный цветок.

Он последовал за ней и шлейфом ароматов розового масла в непримечательную комнату, где навсегда изменилась его жизнь. Там было их ложе любви, низкий диван с белой простыней и москитной сеткой, а рядом маленький медный столик с нарядной лампой. Возле дивана она уже поставила бутылку бренди, купленную им в клубе, его любимые сигары «Черута» и кувшин с водой.

Она нагнулась, чтобы наполнить его бокал, и ее волосы заструились вниз шелковой волной.

– Ты выглядишь усталым, – сказала она. – Ты голоден? Я недавно ходила на рынок и купила два прекрасных манго альфонсо.

Сунита была знаток манго.

– Нет, я просто выпью, – ответил он, слишком нервничая, чтобы есть. – Спасибо, Сунита.

Глядя, как ее пальчики очищали кожицу с плода, он с ужасом понял, что скоро потеряет: ее деликатное присутствие, ее нежные губы, ее гордый нрав. Она была из раджпутов, воинов, и за ее нежностью скрывался сильный характер.

– Сунита, я… – Он взял ее руку, повернул ладонью кверху и провел пальцем по розовым подушечкам. Она закрыла глаза и пригладила волосы.

– Когда ты выпьешь бренди, у тебя будет много времени на разговоры.

Пока он пил, за окном наступила ночь, внезапно, как всегда в Индии, словно на сцене опустился огненный занавес. Было светло, и вдруг сразу темнота.

Они прожили вместе три года. С ним ее познакомил офицер, возвращавшийся домой в Англию. И он сказал, что она очень достойная женщина, не уличная девка, а прямая преемница науч , девушек, которые пленяли английских мужчин чудесными танцами и пением, а также утонченными ласками. До того как Индия стала, по его словам, «почти такой же ханжеской и постной, как Англия, и тогда все схлопнулось».

До нее у него было в Сандхерсте несколько спортивных девушек, дочерей военных, почти таких же робких, как и он сам; потом недолгий роман в Джайпуре с женой младшего офицера, низенькой, толстой, одинокой женщиной, дети которой учились в английских школах-пансионах, а супруг отсутствовал месяцами. У нее была чудесная задница – немыслимо пухлая, круглая, крутая, – вот и все, что он помнил теперь. Были, конечно, ночи с другими женщинами, но они вообще не заслуживали упоминания.

– Вот. – Сунита разула его и помыла ему ноги.

– Сунита… – Он не хотел поступать по-хамски: сообщить все, что намеревался, сказать салам и уйти.

– Вот. – Она расстегнула ему рубашку; запахло его потом. Правильнее всего было бы немедленно сообщить ей все и не спать с ней.

Но он уже возбудился и стал беспомощным. Ее запах, шорох ее волос у его груди; сознание того, что скоро он будет отрезан от самого себя, от всей этой жизни военного городка с его играми до рассвета в офицерском клубе и военной формой; ощущение, что ты весь на виду, – делали эту комнатку частью чего-то важного, благодаря чему он чувствовал себя живым.

Ее кожа была нежной и чуточку влажной под его ладонями. Ее ребра под шелковым сари упирались ему в ладони, когда он клонил ее на постель, потом он обнял ее за длинную, узкую талию, впился губами в ее губы и поплыл с ней в темноту, счастливый и беззащитный.

– Подожди! Подожди. – Она приложила ладонь к его рту. – Я приготовила для тебя музыку. Хочешь послушать?

Беспроводной патефон был одним из его лучших подарков. Он купил его во время своего первого отпуска в магазине возле лондонского Камден-пассажа. Она вскрыла упаковочную коробку с таким трепетом, такой нежностью, что у него на глаза навернулись слезы. Он подарил ей патефон, но она многократно возместила этот подарок, познакомив его с творчеством Устад Хафиз Али Кхана [22] Устад Хафиз Али Кхан (1888–1972) – индийский музыкант, великий сардонист XX века. , который только что начал записываться в Бомбее, в студии «Тайгер». Она познакомила его со всем богатством индийских раги – священной музыки, которой приветствовали рассвет и закат, лето, дýхов и огонь. Он вспомнил, как однажды вечером поставил для нее «Мадам Баттерфляй» [23] «Мадам Баттерфляй» – опера Джакомо Пуччини по мотивам драмы Давида Беласко «Гейша». и как они смеялись через несколько минут, когда она закрыла ладонями уши и сказала: «Хватит! Это ужасно – будто кошки орут», и взвыла, словно от боли.